Николай Rostov - Фельдегеря генералиссимуса

Да, я забыл совсем о той бумаге, что князь Христофору Карловичу дал прочитать. Вот она, любезный мой читатель! Читайте. Тогда, может быть, поймете, из-за чего я так распалился и в негодование пришел?

Горемычная душа моя, свет — Александр Васильевич!

Хочу перед смертью выговориться. Может статься, что не дадут нам с тобой на том свете поговорить. Разведут в разные стороны. Тебя в Рай утащат — праведника, а меня, грешника, в Ад отволокут! Хотя у меня грехов не много, да и твоей святости — кот наплакал.

А души все же мы свои, сам знаешь, давно погубили. Ты своими воинскими подвигами да победами славными (не пойму только, чем они славны?), а я гордыней своей непомерной.

Вот о моей гордыне речь пойдет. Из-за нее, прелестницы моей, я на ваши дела мирские с высоты птичьей равнодушно взираю. И моим наблюдателям, кои с моего воздушного шара на ваше земное копошение взирают, я запретил о тех фельдъегерях даже думать. А те страницы даже склеил, будто не было их! И не очень-то я разгневался, когда их смерти на меня записали. Пустое это все.

Вот вчера я наконец-то бездымный порох изобрел — и ужаснулся: зачем я его изобрел? Ведь теперь с ним ловчее вам друг друга убивать будет! И на душе гадко, будто тех фельдъегерей я самолично зарезал. Но еще гаже, что на поводу у твоей Жаннет распутной пошел. В игры ее праведные играть стал. На чистую воду злодеев согласился вывести. Вывел — да не тех. Ведь первый злодей, Сашка, во всей этой фельдъегерской истории — ты, а не мой секретарь Христофор Карлович!

А что ты с моими воздушными шарами удумал, зачем попросил меня надпись такую на них сделать — «УЛЕПЕТЫВАЕМ»? Поди, опять каверза какая-нибудь твоя петушиная? А меня в каком свете выставил? Не сомневаюсь, разбранил меня, когда эту надпись прочитал. Что ж, генералиссимус, кукарекай! Может, взойдет твое солнце победное!

Прощай!

Николай Ростов.

Без комментариев, как говорится.

Была в том письме еще приписка, сделанная серебряными чернилами:

Знаю давно без тебя и твоей Жаннет, что Христофор Карлович ко мне шпионить приставлен, но он вашим императором (матерное слово) ко мне приставлен. А что и на англичан он старается, то это полная (матерное слово). Немец, если и будет шпионить на англичан, то его шпионство им, англичанам (опять матерное слово) боком выйдет. Так что пусть шпионит. Мне это, да и тебе, Сашка, только на пользу!

— Ваша светлость, вы мне льстите, — сказал Христофор Карлович, когда прочитал эту приписку. — Шпионить на императора Павла и на англичан?! При всем моем честнейшем прямодушии я бы от этого давно бы с ума сошел.

— Да ты и сошел с ума, Христофор Карлович, — взметнул брови старый князь, — если в бредни мои старческие поверил! — И добавил: — Копии с моего письма сделай, но без приписки. И англичанам своим отошли — да и царю вашему Павлушке! — И захохотал. И смех его был без хрипотцы старческой, а молодой и разудалый. В общем, разбойницкий!

— Стой! — остановил он в дверях Христофора Карловича. — Приказ по полку напиши. — И он стал диктовать текст приказа: — «Полковника Синякова Петра Владимировича за проявленное мужество произвести в генерал-аншефы!» Написал? Давай я распишусь. — Взял приказ, зачеркнул в нем слова «в генерал-аншефы», а сверху надписал: «в генералиссимусы». Подумал и густо зачеркнул и это. Ладно, ступай, — сказал Христофору Карловичу. — Я еще подумаю, какой чин нашему полковнику присвоить. Ступай!

Христофор Карлович поспешно удалился, но в конторку свою не пошел (копии с письма этого для англичан и императора нашего делать), а побежал, чуть не на крыльях, Жаннет Моне отыскивать.

Разумеется, он ее не нашел. Она с Бутурлиным и князем Андреем в Арсенальный городок укатила. В комнате императрицы он не ее, а управляющего застал!

— Это что вы тут делаете? — крикнул он ему с порога. — Заряд в ее кровать пороховой подкладываете? — И неподдельно возмутился: — Кто же его так, под простынь, кладет? — И не отказал себе в удовольствии пошутить, — тонко, по его разумению, заметив: — Жестко ведь на этом порохе спать ей будет! — И добавил наставительно: — Под перину кладите!

Совершенно секретно

Довожу до вашего сведения, Ваше Величество, что при раскрытии сего заговора наибольшие препятствия чинила Жаннет Моне. Сия необузданная девица (как в пороке, так и в прочих вещах), возомнила о себе несуразно, что она первая, — и потому виновата в том, что так блестяще задуманное Вами, Государь, к прискорбию нашему, провалено…

Подписи под сим документом, естественно, нет. А поперек этого документа гневный росчерк:

В Сибирь вас всех, болванов!

Павел.

Ну не сукин ли сын этот управляющий? Все мои планы порушил! Ведь я хотел в этой главе с Христофором Карловичем вплотную — до хруста, так сказать, его косточек — разобраться.

— Во всей этой грязной истории, — зашептало мне вдруг вкрадчиво на ухо хохочущее привидение, — всего два чистых существа было. Я — и Прасковья Ивановна. Княгиню Веру в расчет не беру. Она из разряда ангелов, душ небесных. О ней и о нас пишите! А с этим секретарем что разбираться? С ним ваш читатель без вас разберется. — И, не давая мне возразить ему, сукиному сыну, закричало гневно: — В психологизмах наших, словно в грязном белье, не хотите копаться. А придется!

— Нет, не придется, — отшатнулся я от него. — Проваливайте, чистая душа! — И я захохотал издевательски — и тотчас за свой хохот этим привидением был наказан.

Умыл, что называется, он меня. Такое рассказал, что я чуть не сжег весь свой роман, чтобы сызнова его написать.

Конечно, сперва не поверил ни одному его слову, но он в свидетели княгиню Веру призвал, и она подтвердила, что все в его рассказе истинная правда!

– А роман ни к чему вам переписывать, — заявило мне привидение Павла Петровича Чичикова (так пока я буду его называть). — Ведь это даже интересней — с вывертом этим! К тому же в вашем стиле. Читателя своего вы любите дурить. Вот и этот поворотец в сюжете вам очень кстати.