Александр Борисов - Хрен знат

- Что там хоть, за рецепт? - заинтересовалась бабушка Катя.

- От зубов. Чтобы они никогда не болели, нужно каждое утро вставать с левой ноги.

- Почему именно с левой?

- Не знаю, - признался я. - Сам размышлял об этом. Есть поговорка "Не с той ноги встал", в армии старшина команду дает "Левой!" Может быть, есть какая-то связь?

- Может и есть. А я по старинке все к березке лечиться хожу.

Она у меня как доченька младшая, всегда помогает. За веточку подержусь, за листок, тайное слово скажу. Этот твой дед не из наших, наверное, мест?

- С Алтая он. Село Усть-Козлуха.

- У-у-у! - первый раз за сегодняшний день, бабушка Катя посмотрела на меня с нескрываемым уважением. - Так вот откуда твои сны! Там сильные ведуны. И трава не чета нашенской. Ладно, Сашка, присмотрюсь я к тебе. Может, что-нибудь и покажу...

Не доезжая до стана второй бригады, кони повернули направо.

Телега перевалила через дорожный кювет и послушно затарахтела по бездорожью, вдоль посадки, по самому краю пшеничного поля, к тутовой балке.

- Посмотрим, - подтвердила мои наблюдения Екатерина Пимовна, - может, флягу шелковицы наберем? А оттуда по полям, напрямки. Все солнце так не будет слепить...

Она назвала тутовник по старому, по-казачьи, как Любка когда-то. Когда-то мы с ней добирались сюда на велосипедах. Пока докрутишь педали, весь изойдешь потом. Тутовник здесь разного цвета и сладости. Мы брали на самогон исключительно белый, чтобы сахар не добавлять.

Сколько ей, интересно, сейчас? В школу, наверное, скоро пойдет. А в моей прошлой жизни, Любка года четыре, как умерла. Рак доканал. Сестра ее младшая приходила, рассказывала, как она таяла, губы кусала от боли, да все меня перед глазами видела.

Я, понятное дело, вздыхал. Делал вид, что безутешно скорблю, хоть было мне, по большому счету, глубоко фиолетово. Даже не спросил, в какой части кладбища, и на каком участке ее закопали.

- Любила она тебя, - сказала на прощание Танька, и тут же поправилась, чтобы ударить больней. - И больше никого, за всю свою жизнь, не любила.

Женщины. Кто их поймет? Вот мне, до сих пор обидно и, в то же время, такое чувство, будто бы это я во всем виноват.

- По отцу, говоришь, дед Николай? - переспросила, вдруг, Пимовна. - Это хорошо. По материнской линии ты вообще ничего бы не получил. Но и он, если силу какую в наследство и передал, то разве что наполовину. А с другой стороны, книжки тебе оставил. Значит, что-то такое увидел, и слово нужное знал. Я ж говорю, там ведуны не чета нашим.

В понятие "слово" бабушка Катя вкладывала иной, известный только ей, смысл. Я примерно уже догадывался, какой. "Отче наш" в ее исполнении, отличался от общепризнанного, не одним только хлебом "надсущным". Это был набор сложных ритмических фраз, наполненных светом, и какой-то пронзительной силой. Даже я, человек с музыкальным слухом, не раз и не два повторивший следом за ней эту молитву (жить-то, падла, охота!), и не просто так повторивший, а слово в слово, интонация в интонацию, может быть

и добился какого-то результата (онкологии как ни бывало), но не постиг сути. Когда бабушка Катя произносила последнюю фразу, в воздухе повисал, и долго еще раздавался едва различимый, вибрирующий звук. Настолько тонкий, что даже ноту не назовешь.

Тутовник еще не поспел. Если что-то с деревьев и падало на попону, то не больше пригоршни зрелых ягод. За неполные полчаса мы с Пимовной наковыряли где-то с четверть молочной фляги, а их было в телеге не меньше пяти. Только она все равно радовалась:

- Ничего, Сашка, на обратном пути доберем!

Я уже сомневался, что он когда-нибудь будет, этот обратный путь. Время подбиралось к обеду, а мы еще не проехали и половину пути.

Наверное, эта мысль тоже, каким-то образом, отпечаталась на моем лбу. Бабушка Катя легко прочитала ее. Хотела, наверное, успокоить, но только нагнала тоски.

- Если к вечеру в Ерёминскую попадем, будет самое то. Успокойся, там есть, где заночевать. А как ты хотел? - предвосхитила она все последующие вопросы. - Большие проблемы с наскока, да с кондачка, не решаются.

От балки дорога пошла в гору, по некошеному лугу, наискосок. Судя по линии ЛЭП, которая обрывалась здесь, и небольшой "кэтэпушке" на конечной опоре, это летние выпаса одного из ближайших колхозов. Скотину еще не выгнали, но вот-вот.

Несмотря на палево с неба, пот, комаров и прочие неудобства, я успокоился. Впервые за этот день, Пимовна намекнула, что клубника, за которой мы едем, черт его знает куда, только лишь повод. А на самом деле... нет, лучше промолчать. Слова... они ведь, бывают не только нужными, но и лишними. Как и все мои сверстники, я тоже в детстве не верил в заговоры, наведенные порчи и прочие родовые проклятия. Не верил, пока не столкнулся со всем этим во взрослой жизни. Против вялотекущей шизофрении, официальная медицина бессильна, ибо, как говорил Булгаков устами Воланда, "подобное излечивается подобным". Черное слово можно победить только словом, вложив в него силу, направленную на добро. Найдется ли оно у нашей соседки? Нужно верить, а что еще остается? Эх, если бы знать, сколько еще дней мне отпущено в этом времени. Упал бы на четыре кости, да попросился бы к ней в ученики. Глядишь, дедовы гены и не пропали бы зря...

- Ты глянь, какая красавица! - воскликнула бабушка Катя, торопливо осаживая коней. - Ну-ка пошли!

Не люблю это слово, а как скажешь иначе, если она и правда воскликнула? А потом спрыгнула наземь с телеги и зашагала по этому зеленому морю, увлекая меня за собой. Она ведь, ростом махонькая была. Вот только в общении с ней, я всегда почему-то робел, и чувствовал себя несмышленышем.

- И как же тебя угораздило вырасти здесь? Ведь стадо пройдет - затопчут!

Я даже сначала не понял, что Пимовна беседует с деревцем, неизвестно каким образом, выросшим у края наезженной колеи. Это была березка, очень большая редкость в здешних краях. На нашей окраинной улице, их было всего две, и обе на пустыре, чуть дальше двора Раздабариных. Не знаю, у которой из них лечила она зубы, но там всегда многолюдно, из-за мостика через речку.

- Я себе думаю, с чего бы это кроты делянку вскопали около островка? А это они тебя ждут! - сказала бабушка Катя, присев на одно колено. - Так что, милая, будешь у меня жить?

И, черт бы меня подрал, если хоть капелюшечку вру, деревце дрогнуло и зашелестело листвой. Ну, точно, как наша груша после того, как я досыта напоил ее теплой водичкой из шланга.

Ерёминскую по старинке называют станицей, хоть она меньше иного поселка. До революции здесь проживало под три тысячи душ обоего пола. Сейчас, от силы человек пятьдесят. Место мрачное, непричесанное. Особенно, если смотреть со склона горы. То там, то сям, между кронами высоких глючин, покажется, промелькнет крытая дранью крыша, закудрявятся заброшенные сады у синей полоски реки Чамлык. Ни площади нет, ни околицы, ни своего колхоза. Пруды - и те заросли.