Александр Борисов - Хрен знат

- Ну вот, Сашка, здесь я и родилась, - сказала бабушка Катя.

Она умела так оборвать любой разговор, что какую фразу после нее ни скажи, все будет невпопад. Пришлось замолчать и мне. Взрослый все-таки человек, хоть и пацан. Понимаю.

А все-таки жаль. Ведь мы говорили о времени и кресте. Тема возникла сама по себе, когда наша телега проезжала мимо кургана, которые в наших краях принято называть "скифскими". Он был настолько крут, что трактористы даже не рисковали взобраться на него с плугом и бороной, и тупо опахивали по кругу.

От края до горизонта, поле было расчерчено всходами молодой кукурузы. На этом веселом фоне вершина холма казалась мрачным пятном: кривые приземистые деревья с редкими листьями, да ползучий кустарник.

Я, честно говоря, на этот курган не сразу и посмотрел. Только после того как Пимовна заострила на нем внимание, высказавшись в том плане, что "могилку разграбили, потревожили душу, а потом удивляются, откуда берутся пыльные бури".

Неровности и ухабы так настучали по моей многострадальной заднице, что она онемела. Пришлось соскочить с телеги и немного размяться пешком. Поэтому я сразу и не догнал, о какой могилке идет речь. Решил уточнить:

- Вы это о чем?

- Да вот же! - Пимовна очертила левой рукой контур холма и, для верности, ткнула в центр кнутовищем.

Нет, эти травники, экстрасенсы и прочие ведуны - народ с прибабахом. Вспомнилось, как еще одна бабка Екатерина, которую я встречу лет через сорок в том самом хуторе, где буду сажать веники, на голубом глазу утверждала, что плотные белые облака в небе нужны для того, чтобы в них прятались летающие тарелки. И вроде бы женщина с медицинским образованием, парня "афганца", от которого отказались врачи, за месяц поставила на ноги, а сказала - хоть стой, хоть падай! Эта тоже. Ну, какая может быть связь между скифским курганом и пыльными бурями?! И потом, почему именно с этим? У нас их на каждом поле по три, по четыре штуки. Некоторые так приглажены тракторами, что сразу и не поймешь,

курган это, или просто пригорок с симметричными сторонами.

Я бы, наверное, промолчал, если б Пимовна не сморозила очередную глупость:

- Надо будет хоть простенький крестик под стволом закопать. Глядишь, упокоится.

Ухмыляясь в душе, я задал вопрос на засыпку:

- Бабушка Катя, вы хоть знаете, сколько этим курганам лет?

- Понятия не имею. А сколько?

- Не меньше пяти тысяч!

- Надо же...

Пимовна поудивлялась, поохала, потом до нее дошло:

- Так ты, Сашка, хочешь сказать, что люди в то время не знали креста? Напрасно ты так подумал. А ну, посмотри на солнце!

Я послушно смежил ресницы и повернулся в нужную сторону.

- Что-нибудь видишь?

- Солнце как солнце...

- Экий ты бестолковый! Внимательно присмотрись!

- Так слепит оно...

- У-у-у, Сашка! Ведун из тебя, чувствую, как из говна пуля. Не на солнце нужно смотреть, а на то, как оно отражается.

Я злился, поскольку не понимал, что конкретно хотят от меня. Приоткроешь ресницы - слепит, в носу свербит, чих накрывает. Захлопнешь - красные пятна. От моей вопиющей тупоголовости,

Пимовну тоже потихоньку начало накрывать:

- Ну, - с нескрываемым раздражением, переспросила она, - что-нибудь видишь?

- Свет, - отозвался я, и три раза чихнул.

- Какой свет?

- Яркий. Какой же еще?

- Чтоб тебе повылазило! - с чувством сказала бабушка Катя. - Все! Ничего не надо! Вертайся назад!

Некоторое время она шевелила губами. Матюкалась, наверное, по себя, чтобы я не услышал. Но не сдалась. Потому, что сказала:

- Хочешь, Сашка, я расскажу, что ты видел на самом деле? Ты видел небесный крест. Первый луч опускается сверху вниз, второй - слева направо. А между ними сияние, играющий ореол.

- Нет, - возразил я, - лучи были сильно смещены вправо, и больше похожи на букву "Х". Поэтому я сразу не разобрал, что это такое.

- Ничего удивительного, - хмыкнула бабушка Катя, - сейчас ведь, не двенадцать часов, а уже, слава Богу, без четверти пять! Крест, потихоньку смещается, как стрелки на циферблате. И главное, какой ты свет ни возьми - от звезд, от луны, от электрической лампочки - он всегда месте стоит. Только у солнышка движется. Живое оно. Я, Сашка, порой думаю, что это и есть Бог. Прости, господи, меня неразумную, если обидела словом. Прости, сохрани и помилуй...

Пимовна зашептала свои молитвы, а я смежил ресницы и еще раз взглянул на пышущий зноем, огненный шар, изумляясь в душе. За кажущейся простотой скрываются такие глубины! И как я не знал этого раньше?!

За третьей горой, дорога пошла на долгий пологий спуск. Кони сорвались на рысь, веселей застучали копытами.

- Слава Богу! - сказала бабушка Катя и, обернувшись, перекрестилась в сторону уходящей вершины.

И что ее так насторожило? Никакой отрицательной энергетики вокруг нее я не почувствовал. Наоборот, саженцы кукурузы в районе кургана были крепче и выше своих собратьев, и отличалась по цвету в темно-зеленую сторону.

- А как вы определили, что это место особенное? - спросил я, посунувшись в сторону, чтоб не мешать широкому, от души, крестному знамению.

- Ой, Сашка, не хочу! - Пимовна, вдруг, подпрыгнула на седушке. - Поганое это дело...

Нет, странная она все-таки женщина! Сама ведь открыла тему, а, вроде как, я ее обломал.

Главной станичной улице позавидовала бы иная столица. Она широка, как душа пьяного казака. Саманные хаты ютятся по ней, как шашки на черно-белой доске в самом конце партии: то через клетку, то через две-три. Только в одном месте соседские плетни стоят параллельно друг другу, и это вносит в пейзаж маленький диссонанс.

Почувствовав близость жилья, кони пошли веселей, обогнули глубокую лужу, белую от гусей. Здесь никто им не мазал шеи разноцветною краской, чтобы отличить своих от чужих. Да, скорее всего, и не пересчитывал никогда.

Возле одного из дворов, бабушка Катя хотела остановиться. Я это прочел по ее глазам. От самого склона они у нее были как, все равно, у мраморной статуи. В том смысле, что смотрели в какую-то одну, отстраненную точку. А тут, типа сконцентрировались. С минуту поразмышляв, она, на манер цыган, всосала губами воздух, породив прерывистый звук, заменяющий им общеизвестное "но!" и всплеснула вожжами над спинами лошадей. Копыта послушно зачавкали по раскисшему чернозему в сторону магазина сельпо.

Это был пятистенок из точеного кирпича, переоборудованный для общественных нужд. Крыльцо в четыре ступени выходило на улицу, и было красиво обрамлено старинной кованой вязью.

Разгружали хлеб из местной пекарни. Шофер-экспедитор доставал из оцинкованной будки тяжелые поддоны с буханками и, краснея лицом, таскал их в раскрытую дверь, подпертую шваброй.

Был он в широком белом переднике, обернутом вокруг голого торса и черных бухгалтерских нарукавниках. Жарко. Промасленная спецовка в темных разводах пота, была аккуратно разложена на капоте, и исходила паром. Особенно убивало полное отсутствие очереди. Здесь что, не едят свежего хлеба?