Александр Борисов - Хрен знат

- Ладно, пойду. Засиделась. Уже и унучок, наверное, спить, а я тут все лясы точу, - спохватилась соседка.

- Глянь там, заодно, агрегат, - попросил ее Фрол.

- Тю! А я и забыла, - бабка Глафира прошлепала мимо своих "чувяков", приоткрыла дверь холодильника. - Кажись, морозит!

- Так морозит, или кажись? - Хозяин выбрался из-за стола, попробовал пальцем тонюсенький слой инея и изумленно сказал. - Су-у-ка! С меня в прошлом годе, за такую же точно поломку, Васька бутылку взял!

- Ну, ради такого дела...

Пимовна водрузила на стол еще один "эксклюзив".

- Не, не! - замахала руками Глафира. - И не упрашивайте!

Пойду я. Вы, Кать, если что, идите ко мне ночевать. В маленькой комнате постелю.

- Ушла, - констатировала бабушка Катя, прислушиваясь к шагам за окном. - А я ведь, Фрол, по делу к тебе.

- А иначе-то как? Возраст такой подошел, что только по делу. Тем паче, в такую даль. Посмотрел я, Катюша мальчонку твово. Здоровенький он, и с душой у него все нормально. Только на водку жалостливо так смотрит. Как будто бы, тоже хочет. Ну, это можно заговорить. А так, ежели не сопьется, хороший человек вырастет.

- Сашка! - прикрикнула Пимовна, - вот я тебя жигукой по сраке!

- Ну, ну, не строжи! С душой, говорю, все нормально, только болить она у него. Как у взрослого человека болить.

Я съежился за столом, стараясь не смотреть в сторону колдуна и вообще ни о чем не думать. А ну, как расколет?! Было страшно до памороков в глазах.

- Еще б не болела! - вздохнула бабушка Катя. - Сны ему снятся, Фрол. Видит мальчонка, кто и когда на нашей улице будет болеть, или помреть. Про мамку свою сказывал, как она тронется головой. Про подругу мою, Федоровну, все по полочкам разложил: сколько сестер у нее, и какая племянница вступит в наследство, когда они все, одна за одной, преставятся.

- Родовое проклятие? - Хозяин, начавший было, оббивать сургуч с горлышка эксклюзивной казенки, поставил бутылку на место, насупился, посерьезнел. - Поганое это дело!

- Вот ты, в одночасье столько народу проклял. Расскажи, как это бывает? Ты их всех ненавидел?

- Мальчонка услышит, - замялся колдун.

- Ничего, этому можно. У него в роду ведуны такие, что чище тебя будут. Только не матюкайся.

- Не то чтобы, Катя, ненависть, - Фрол достал из фабричного портсигара передавленную резинкой, самодельную папиросу, - изумление какое-то было. Четырнадцать годочков прожил на земле, от христианского труда не отлынивал, никогда ничего не украл, не успел никого убить. Ну, взял Армавир генерал Покровский, а я то причем?! Лежу среди станичников мертвяков, одним глазом в небо смотрю. Комок какой-то в груди рвется наружу: за что?! Чтоб, думаю, вам, паразитам, и детям вашим, до седьмого колена, такие же муки принять! А помирать хорошо-хорошо! Ничего не болить, облака надо мною плывуть и качаются, как будто баюкають...

Фрол высморкался, вытер лицо подолом рубахи и побрел на крыльцо. Не сговариваясь, мы потянулись за ним.

- Вот до казни еще, то да, - колдун, как будто увидел, что мы стоим за спиной. - До казни я этого Проскурню ненавидел. За то, что он, гад, сестренку мою среднюю социализировал.

- Как это? - вырвалось у меня.

- А так. К солдатам увез, в Вознесенку. Пришел с конвоирами и увез. Матери мандат показал. "Предъявителю сего, товарищу Проскурне, предоставляется право социализировать в станице Ереминской шесть душ девиц возрастом от шестнадцати до двадцати лет, на кого укажет данный товарищ". Главком Ивашев, комиссар по внутренним делам Бронштейн. Подписи и печать. Мать кричала, соседей звала, метрики им показывала, что Маришке только-только пятнадцать исполнилось. А он говорит: "Вот, видишь винтовку? Она тебе бог, царь и милость. Будешь орать, на штык посажу. И ее, и тебя".

- Вот, если бы, - Пимовна положила ладонь на его плечо, хотела что-то сказать, но передумала. - Пошли, женишок, врежем!

Она сама открыла бутылку, убрала рюмки и поставила на стол два граненых стакана.

Выпили, закусили.

- Ой, у мэнэ есть коняка, та й гарний коняка, - начала бабушка Катя.

- Ой, який вин волоцюга, який разбишака! - подхватил Фрол

- Ой того-то я коняку поважати буду, за него не взяв би срибла хоч повную груду, - завели они на два голоса.

Обо мне, казалось, забыли. Пели еще "Заржи, заржи, мой конечек, подай голосочек", "Ой при лужку, при лужке, при счастливой доле".

- А вот, если бы нашелся такой человек, который за детей твоих душегубов стал бы у бога просить? Если бы ты услышал, не проклял? - спросила, вдруг, бабушка Катя.

- Я-то? - задумался Фрол. - Я их всех, Катя, давно простил. Только слово мое от бога. То, что сказано, не поймаешь, обратно в рот не засунешь и не проглотишь.

- Почему ты решил, что от бога?

- Я ведь тогда помирать собрался. И помер бы, если б перед собой Богородицу не увидел. Наклонилась она надо мной и говорит: "Что же ты, Фролка лежишь, ай дел никаких нет? Тебе ж еще жить да жить. Ползи-ка, сынок, к тому ерику, да в кушерях схоронись. Душегубы твои поехали за телегами. Покушают заодно, да выпьют после таких-то трудов". Было такое, да. Но ты ведь, Катя, другое хотела спросить: не ударит ли слово по тому, кто захочет его отменить? Так я тебе так скажу: это в зависимости от того, кто будет просить.

- А ежели я попрошу?

- Ты?! За моих врагов?

- И все-то он знает! - усмехнулась Пимовна. - Успокойся, колдун, когда над семьей этого мальчугана нависло проклятье, твоих деда с бабкой еще и в помине не было. Старинный это замок. Так просто не отомкнуть.

- Вдвоем надо, - сказал Фрол и разлил по стаканам остатки спиртного.

- Если согласен, я помогу.

- Ты?! - засмеялся колдун. Неужто могёшь?!

Бабушка Катя неспешно вышла из-за стола, сверкнула глазами и вдруг, с нежданной для меня грацией, сделала стремительный шаг. Тело ее изогнулось в каком-то шаманском танце. Левая рука потянулась вперед и вверх, а правая пошла полукругом.

- Оболокусь я оболоком, опояшусь белой зарей...

Я вжал голову в плечи и зажмурил глаза.

Слова распадались на слоги, сталкивались, падали на пол и снова взлетали. Воздух в маленькой комнате наэлектризовывался и еле слышно звенел. Вдобавок ко всему, где-то на горизонте недовольно зарокотал не вовремя разбуженный гром.

Я думал, уже началось. Но это был только лишь мастер-класс. Колдун тоже поднялся и осторожно поймал Пимовну за руку:

- А вот, дождя нам сегодня не надо. Пущай стороной пройдет!

Да и не время сейчас. В полуночь нехай ведьмы ведьмують, а мы с тобой, Катя, на утренней зореньке слово свое скажем.

Впервые в своей жизни, я ночевал на полатях, под лоскутным стеганым одеялом, за ситцевой занавеской. Жаль только, вспомнить нечего. Коснулся затылком подушки - и поплыл. Сам удивляюсь, как это, ночью, я трижды спускался оттуда на автопилоте, чтобы предать земле остатки компота. Если б не каганец, горевший на кухне, не лампада в красном углу, точно бы навернулся.