Дмитрий Баринов - Ардагаст и Братство Тьмы

— Зато на мне заклятых оков нет. Пусть только сунутся — успею выхватить у кого-нибудь оружие! — воинственно сверкнула узкими чёрными глазами Ларишка.

Сказала — и тут не пожалела. Хуже всего для мужчины — здорового, не раненого, — когда не он защищает женщину, а она его. Почувствовав это, она заговорила по-другому — тихо и виновато:

— Всё из-за меня. Завопила, как девчонка, которую впервые лапают. А этот урод даже кольчуги не смог порвать. Просто меня столько лет... никто не пытался... После того зверобога из гиндукушских пещер. Я думала, он за мной пришёл.

Ардагаст расхохотался от души:

— Какой там зверобог? Это же Мовшаэль, которого я мальцом в Пантикапее гонял! Трус, обжора и пьяница. Плохи дела у Валента, если он себе получше беса не нашёл! — Он неловко привлёк к себе жену скованными руками. — А я не жалею, что обернулся. И за тебя буду биться хоть голыми руками, хоть в оковах!

Вышата с отцовской улыбкой взглянул на них:

— Нет, никто вас не одолеет. Ни живых, ни мёртвых. Убить только могут.

— Ничего! — бодро расправил усы Ардагаст. — Лишь бы там не оказаться в одном месте с такими, как Валент.

— Не окажетесь, если будете такими, как сейчас. Вы ведь дорогу на Белый остров уже знаете. Не только ту, что прошли. Но и другую, длиной во всю жизнь, — уверенно сказал Вышата. — А теперь давайте-ка спать. Завтра весь день ехать. А потом — ночь на Рождество Даждьбожье. Самая святая и страшная во всём году, кроме Купальской.

Укрывшись белым плащом волхва, он отвернулся к стенке. Ларишка стащила кольчугу, с сожалением взглянула на мужа:

— Из-за этой цепи даже панцирь снять не можешь. Ничего! Эта ночь будет наша — им всем назло. А следующая — как Даждьбог даст. Подними-ка руки.

Миг спустя они уже лежали, крепко обнявшись, и жадно ласкали друг друга. Даже панцирь не мешал им, не холодил тела — рядом был горячий очаг, — только глухо шуршал железными пластинами под тёплым плащом.

А стерёгшие юрту аланы долго смотрели, как пришелец в чёрном с серебром плаще бродил вокруг неё, что-то нашёптывая и водя руками. Ему то и дело мешали: то зайчиха, то кукушка, то мышь, а то вдруг появлялась неведомо откуда большая серовато-жёлтая львица и грозно урчала, оскалив зубы. Всё это продолжалось, пока из своей юрты не вышел Инисмей и не тряхнул чародея за шиворот, проговорив так, чтобы и дружинники слышали:

— А ну, иди, не мешай добрым людям спать. И знай: если что, я до тебя доберусь прежде Братства Солнца. Не забыл ещё Пантикапей?

Только после этого львица обернулась мышкой и прошмыгнула в юрту с пленниками.

В царском доме в Суботове ужинали. За столом сидели царица Добряна, её отец, великий старейшина северян Доброгост, дядя царя — великий старейшина бужан Добромир, и царский наместник, оседлый сармат Ардабур. Детей царица уже уложила спать.

Низенький лысый северянин выглядел совсем потешно рядом с дородным, с седой бородой во всю грудь Добромиром и столь же могучим чернобородым наместником. Дядя Ардабур, как все его называли, уже девять лет в отсутствие царя поддерживал строгий порядок в землях по Роси и Тясмину. Рачительный хозяин, он был верной опорой Добряне. Знатные сарматы уважали его, а венедские старейшины — хитрого многоопытного Добромира. Все трое не отличались военными подвигами, зато пользовались славой людей степенных, хозяйственных и рассудительных.

До рождественского Святого Вечера с его двенадцатью блюдами были ещё целые сутки, но на столе уже стояли и пироги с зайчатиной, и рыбный холодец, и голубцы, и ячмень с мёдом. Ели из простых, от руки вылепленных глиняных мисок, пили пиво из глиняных кружек, зато вино — из кубков цветного стекла. Рассуждали о том, что мог бы царь после стольких славных подвигов и уважить главную землю своего царства и знатнейших её людей — вернуться домой к Рождеству. А то ведь царская русальная дружина ни разу ещё на Святки здесь не плясала, не колядовала, а все в полюдье, у нуров-волколаков.

Вдруг за окном послышался шум крыльев. Одиннадцать соколов и орлица опустились посреди двора и оборотились дружинниками-нурами и Миланой. Царица бросилась открывать, радостно обнялась с волхвиней. Хотела угостить нуров, но Милана неожиданно сказала:

— Добрянушка, нам бы только перехватить чего, да забрать русальные жезлы, да обратно лететь.

— Где же тогда царь будет Рождество праздновать? И к чему спешка такая? — Голос Добряны дрогнул.

— Ох, подруженька! Беда: Ардагаста с Вышатой Фарзой в цепи заковал! Мы узнали, только когда сюда летели.

И Милана рассказала то, что ей мысленно передала Лютица. Оба старейшины замерли, разинув рты. Доброгост испуганно съёжился, выронил дорогой стеклянный кубок, но быстро подхватил. Ардабур тихо ругнулся в бороду. Добряна побледнела, стиснула руки и если не заголосила, то только чтобы не разбудить детей. С дрожью в голосе проговорила:

— И впрямь беда! В Суботове из волхвов только старый Авхафарн, да и тот приболел. Мирослава в Почепе, а Вышко мал ещё. — Ощутив направленные на неё взгляды, царица с неожиданной для самой себя твёрдостью произнесла: — Пойдём к Авхафарну. Жезлы у него. А утром — к экзампейским жрецам. Если он не сможет — сама поеду. А вам, соколы-молодцы, мы сейчас хоть хлеба да сала нарежем да по чарке вина нальём.

Когда женщины и дружинники выпили, Добромир первым нарушил молчание:

— Ну, племянник, натворил дел! Непутёвый, как и отец его. Тот спутался с царевной росов, вот и дошло дело до войны. Разогнали нас тогда сарматы: кого на Буг, кого в чащи Дебрянские. А мы ему, братцу моему, жертвы приносили, неразумным юношам во соблазн.

— Ну чего ему, зятю моему, надо было! — сокрушённо всхлипнул Доброгост. — Ведь всё так наладилось: царство своё, богатство, почёт... В своей земле мир, в чужой — слава и добыча. И что ему стоило отдать стрелу!

— Возгордился больно, с богами сравняться захотел! — осуждающе воздел перст Добромир. — Так ведь и боги не всесильны. Ярила был живьём погребён, Даждьбог братьями убит, а Перун неверной женой опоен и распят... Верно говорил нам евреин Андрей, Зеведеев сын: гордость да непокорность — самый большой грех, с сильным не борись, царю покорствуй — не зря его Род терпит. Ещё говорил, помню, об учителе своём. Тот был царского рода и от бога родился. Однако казнь претерпел, лишь бы мятеж не поднимать на погибель всему племени. Ибо чтил только Рода, отца своего, а не младших богов, что больно любят войну, да смуту, да пьянку-гулянку...

— А нам теперь каким богам молиться, чтобы отвратили от наших племён гнев Фарзоев? — Северский старейшина бросил испуганный взгляд в красный угол, на божницу. — О своём бы народе подумал, Солнце-Царь, прежде чем в распри богов лезть. А боги-то всегда за сильного, дары непременно великому царю достанутся. Да ещё чародей с ним такой — самого Вышаты сильнее. Ох, сколько теперь сарматов на наше богатство позарится!