Дмитрий Баринов - Ардагаст и Братство Тьмы

— Почему по чужим? По своим! — беззаботно тряхнул волосами Ардагаст. — От Тихого Танаиса до Печоры все племена нас как своих принимают, лучших воинов в дружину дают. Вот и теперь немало пермяков с нами осталось, даже печорцы просятся, хотя верхом ездить не умеют.

— А ведь верно! — враз повеселела Ларишка. — Какие хорошие люди все эти лесовики: добрые, мирные... И вовсе не трусы, хоть и нет у них такой лихости, как у нас, степняков.

— Ох и степняки из нас с тобой! — усмехнулся Зореславич. — Я в лесу вырос, ты — в Бактрии. А в степи — все проездом. Нет, для таких, как мы, родная земля — вся Великая Скифия.

— Греки говорят: для мудрого родной город — весь мир.

— Это любят повторять те мудрецы, что служат кесарю и Риму. Нет! В городах хорошо гостить, но чтобы я пустил на Тясмин, на Рось их мытарей, легионеров, торговцев рабами... Не зря Хилиарх бежал оттуда, а ведь он никогда не был рабом. Пусть соберут все свои золотые авреусы — я им не отдам золотой стрелы!

— Сначала нужно её добыть. Я боюсь не того, что мы погибнем в пути, а того, что Ардафарну, когда вырастет, придётся снова идти на север — чтобы отомстить за нас, вернуть Огненную Чашу и найти стрелу.

— Значит, нельзя нам погибать. Какой же я буду избранник богов, если Чаши не сберегу и стрелы не добуду? Ничего! Вернёмся, как обещал, к Святкам. И придёт к нам в царский дом колядовать вся русальная дружина. А потом пойдём к пещере, где лежат Секира и Плуг. Эх! Куда только забираться приходится, чтобы искупить глупость предков... Ничего! — повторил царь. — До Ледяного моря совсем немного осталось.

— Не забудь только ножик Ардафарна оставить на Священном острове вместо стрелы.

Шайка Медведичей наблюдала из чащи за дружиной пермяков.

— Потрепать бы их ночью... Они обета дурацкого не давали, много золота и каменьев поснимали с незнаемых. Заодно помянем наших человечинкой, — хищно облизнулся Бурмила.

— Потрепать не мешает, — поддержала Лаума. — Больно они разбогатели. Я сорокой подслушала: Перя похвалялся заплатить хорезмийцам, чтобы привезли из самой Ханьской земли шёлковых нитей, а он-де такую сеть сделает — ни одна птица не порвёт.

— Как бы нас самих вконец не растрепали, — покачал головой Шумила. — Нет, нам на север — вслед за Ардагастом. Он там с Андаком непременно схватится, а мы добьём того, кто уцелеет. Говорят ещё, ненцы какие-то в те места с набегом пришли, а с ними — могучий чёрный шаман. С ним бы договориться...

— Было бы зачем туда забираться, — проворчал Бурмила. — Там, на севере, лес кончается, а дальше тундра какая-то — говорят, вроде степи. А дальше и вовсе Ледяное море. Что мы, белые медведи — на льдинах плавать? Пропадём ни за греческий обол, и не узнает никто на Днепре про наши подвиги славные...

— А ведь верно! — потёр лоб Шумила. — Мы же защитники леса. На что нам тундра, море? Ты, братец, иногда умные вещи говоришь.

— И на что было лезть в такую даль? — продолжил Бурмила. — Чего мы тут не видели — ёлок или сосен? Пусть сарматы так далеко от своей земли забираются.

— Было бы для кого стараться, — подхватила Лаума. — Сколько племён прошли — одни трусы да дураки беспросветные. Ни отеческих обычаев не берегут, ни воли. Ложатся под росов, как... — И ведьма добавила такие слова, какими у венедов даже мужики при бабах не лаются.

— Всё! Возвращаемся на Днепр, — махнул рукой Шумила.

— А окаянный Ардагаст всё равно сгинет! Чтоб ему в Ледяном море утонуть! Киту-рыбе в глотку попасть! В пургу замёрзнуть! Пошли ему Чернобог смерть лютее, чем всем погубленным им! — злобно заклинала ведьма, обернувшись на север.

И Чёрные Медведи повернули на юг. Пермяков тронуть так и не решились, зато пограбили удмуртов. Потом — мокшан и эрзян, да так ловко, что те поначалу подумали друг на друга. В родные леса «защитники» вернулись к Святкам, наврали и нахвастали с три короба про свои подвиги и про лютые безбожные дела Ардагаста в далёких землях и взялись за привычное дело: мешать полюдью и сеять в лесу смуту и страх.

На Священном острове, над большим чумом, покрытым шкурами белых медведей, трепетало знамя росов. В чуме, усевшись на мохнатых шкурах, не спеша пировали Андак с Саузард, Хан-Хаденгота и чёрный шаман. Управившись с олениной, поджаренной на прутиках по-сарматски, они теперь смаковали свежее китовое сало. Им прислуживали красивые девушки-сииртя, чьи стройные татуированные тела прикрывали лишь кожаные пояски. Все четверо были довольны собой и жизнью в покорённой стране.

На острове не было хороших пастбищ, поэтому коней и оленей держали под надёжной охраной на материке, в долине реки Ою. Верхом на них росы и ненцы разъезжали по стране, собирали дань. Пару селений разорили за непокорность, в остальных только секли виновных. Красивых женщин брали себе, натешившись, отпускали, даже с подарками. Чумы-кладовые на острове были полны мехов, моржовых клыков, рогов нарвала и бивней земляных быков. Был даже мешок амбры. Саузард, знавшая толк в благовониях, с удивлением уведала, что самое дорогое из них находят в желудке кита. Завоеватели охотились — больше для своего удовольствия — на оленей и белых медведей. Андак, чтобы потешить молодечество, отправился даже охотиться на кита, но только опрокинул байдару и чуть не утонул. Зверобоям пришлось вытаскивать за гарпунный ремень вместо кита росского князя.

А сииртя и тундровым печорцам приходилось теперь охотиться гораздо больше, чтобы прокормить и себя, и пришельцев и принести им дань. А ещё нужно было часто возить новых хозяев края в байдарах через пролив. Уйдут они или останутся зимовать? И уйдут ли вообще? Надежды не было даже на богов. Нга оказался сильнее Нума. Мать-Земля и её шаманка Аюни молчали. Не откликались на зов шаманов боги Белого острова. В тундре часто нападали на охотников людоеды-сюдбя, совсем осмелевшие рядом с сюдбя-людьми. Людоедов и других злых духов, чьи истуканы теперь стояли на Мысу Идолов, ублажали жертвами. Съехавшиеся отовсюду чёрные шаманы вымогали себе подарки, пугая всяческими бедами.

Андак, взяв серебряную чашу с кумысом из рук девушки, ласково пощекотал сииртянке поясницу и сказал:

— Венеды говорят: «В гостях хорошо, а дома лучше». Скоро зима, кони могут не прокормиться. И хмельного тут совсем не умеют делать. Хорошо хоть у нас есть дойные кобылицы. Что, сюдбя, поделим дань — и в родные стойбища?

— Поделим, сюдбя, — кивнул Хан-Хаденгота. — Я с дружиной тоже вернусь. А на следующий год снова приду за данью.

— Ой, не уходи, росский сюдбя, — прижалась к ногам Андака сииртянка. — Нас племя презирать будет за то, что спали с чужаками. Или возьми нас с собой. Разве мы тебе надоели?