Виктор Дубчек - Красный падаван

Лаврентию Палычу больше импонировали всё-таки лампочки.

Сталин был менее оптимистичен. И диалектический материализм, и русский фольклор приводили его к мысли, что на всякого Старкиллера непременно найдётся свой Половинкин. Звёздная Империя, представители которой так удачно залетели на огонёк потенциально могла оказаться чрезвычайно неприятным партнёром в политической игре. Но выбора не было, приходилось играть — такая работа.

Времени не было тоже, и Сталин перешёл к следующему вопросу: оперативным сводкам с Украины. Под Бродами шли тяжёлые встречные бои.

Генерал-майор Константин Константинович Рокоссовский никаких иллюзий по этому поводу не питал: у товарища Сталина генерал-майоров — полная торба. О всех думать — голова отвалится. Тот краткий разговор в марте сорокового… нет, не может главнокомандующий помнить каждого комкора.

Значит, подкреплений не будет. Но это, в общем, и не было важно. Рокоссовский всё равно отступать без приказа не собирался. Генерал отлично понимал, что проигравшие сражение войска должны прикрыться небольшим заслоном, а основными силами оторваться от противника, не допуская полного разгрома. Отойти, закрепиться в надёжной обороне, дождаться из глубины своей территории свежих соединений и частей — иначе в последующем поражения врагу не нанести.

Конечно, жаль: в таких условиях корпус будет неизбежно разгромлен и уничтожен, пусть и не сразу. Всё-таки три неплохие дивизии — 131-я моторизованная и две танковые — 35-я и 20-я, катуковская.

Машину встряхнуло на очередном ухабе. Рокоссовский поморщился. Жаль, опять болеет Михаил Ефимович, с Катуковым было бы легче. Ну да ничего, полковник Черняев тоже командир толковый, «двадцатая» в надёжных руках.

Он поглядел налево, на длинную пыльную колонну измученных длительным переходом людей. Генералу было неловко кататься в штабном авто, пока пехота отмахивает очередные километры. Личное оружие, припасы, пулемёты, 82-миллиметровые «самовары»… От гражданских корпус не получил ни одной машины из приписанных по плану мобилизации, не было даже коней.

Бывший рубака-кавалерист, Рокоссовский отлично понимал роль мобильности в современной войне. Удар может быть слабым, пусть — но он обязан быть быстрым. Хотя лучше и сильным тоже. Для нанесения быстрых тяжёлых ударов и создавались механизированные корпуса.

Механизированные…

Генерал с горечью посмотрел на дорогу, покачал головой. Одно название, а не механизация. Старенькие Т-26, БТ-5, немногочисленные БТ-7. Длительных боевых действий им не выдержать. Но и этих-то инвалидов в начале войны было дай бог треть от штата, а после форсированных переходов и нескольких дней боёв — оставались единицы. В соседних, 19-м и 22-м мехкорпусах, видимо, не богаче. Оставалось утешать себя тем, что немцы сожгут эти танки раньше, чем те выработают остатки ресурса.

Машина наскочила на неприметную выбоину, чуть вильнула в кювет, и Рокоссовский, отвлекаясь от неприятных мыслей, окликнул шофёра:

— Давай, Сергей Иваныч, вывози!

— Даю, тарищ ерал! — весело закричал Мозжухин, выворачивая руль влево. Он видел задумчивость своего генерала и старался подбодрить его как умел. Рокоссовский — это голова, повоюем. Нешто унывать с таким комкором!

Но командир корпуса, в котором уже почти не осталось танков, мог опереться лишь на артиллерию. Это принесло плоды — девятый не только удержался от беспорядочного отступления, но и теснил немцев. Утром 25 июня ударом во фланг первой танковой группе Рокоссовский заставил немцев откатиться от Ровно. Но бесконечно такое жонглирование продолжаться не могло. Рано или поздно — и скорее рано — ресурсы всё равно будут исчерпаны.

С материальным обеспечением было скверно. Машин ничтожно мало, горючего недостаток, боеприпасов тоже ограниченное количество. Ещё в воскресенье, не дожидаясь указаний и разрешений сверху, Рокоссовский в своей неизменно вежливой, но жёсткой манере разогнал кудахтавших интендантов и приказал вскрыть центральные склады. Оставил там кучу расписок и кучу нервов, но хотя бы на время обеспечил корпус необходимым.

Корпус сражался. Такая работа.

Хуже всего было отсутствие связи. Пакет с директивой на случай войны генерал вскрывал под личную ответственность — не отвечали ни Москва, ни Киев, ни Луцк. Связь была нарушена с самого утра. Работали диверсионные группы, с самолётов сбрасывали особые мины, предназначенные для иссечения проводов воздушных линий. Подготовились, гады.

Рокоссовский вспомнил растерянного Кирпоноса, ощутил лёгкий укол раздражения. Что Павлов, что этот… Смелый, упрямый, не отнять. Но ведь мало смелости, мало упрямства — этих качеств самому Рокоссовскому было не занимать, и он привык относиться к ним как к минимально необходимым качествам всякого военного. Необходимы ещё скорость мышления, способность воздерживаться ото лжи себе самому, умение учиться.

Да, пожалуй, самое важное — умение и желание учиться. Как это сделали немцы, позаимствовав свой хвалёный блицкриг у Триандафиллова, из теории глубокого боя.

Рокоссовский поднял запылённое усталое лицо, негромко рассмеялся. Мозжухин покосился на неожиданно повеселевшего командира и обрадовался тоже — потому что рядом с таким настоящим командиром нельзя было не радоваться, — но дорога была сложная, приходилось то объезжать тихо матерящуюся пехоту, то с опаской поглядывать на небо, и шофёр не стал мешать генеральским мыслям.

Гитлеровцы не смогли разгромить нас, думал генерал. Им удалось лишь потеснить наши войска, да и то ценой огромных потерь. Дивизии наши поредели. Но бойцы и командиры из необстрелянных стали обстрелянными. Значение этого нельзя недооценивать. Они на личном опыте убедились, что немцев можно бить. Словом, люди стали сильнее, люди будут жить и воевать.

Война — это жизнь.

Рокоссовский просто жил и делал своё дело.

Он всегда просто делал своё дело.

Если бы все блистательные маршалы просто делали своё дело — не пришлось бы после войны выдумывать бездарные страшилки про глупого недальновидного Сталина. Делай дело — и врать не придётся.

Это очень просто.

На пригорочке лежалось.

Небо, до которого Коля так и не долетел, светило прямо в глаза беззаботной синевой. Где-то там, высоко за редкими облаками, висел огромный межзвёздный корабль пришельцев. Пониже болтались немецкие самолёты вроде тех, что сбили их аппаратик. Но до этой опушки они уже не добирались, предпочитая обшаривать воздух над болотом, и теперь можно было отдохнуть хоть немного.

После удара Коля быстро пришёл в себя и решил, что вообще-то приземление получилось довольно мягким. Ну, по сравнению с ожидаемым. Он сплюнул кровь. В кабине сделалось темно, верхнее освещение не работало. Треснутое лобовое стекло снаружи было заляпано грязью и клочьями травы. Коля дёрнулся было из сиденья, но его туловище удерживали как будто невидимые широкие ремни.