Сергей Калашников - Внизу наш дом

Хотя, когда речь пойдёт об установке на самолёт вооружений или заграничного оборудования, например, авиагоризонта или радиополукомпаса — вот тут возможны серьёзные осложнения. Так я их нынче не боюсь — это же, как раз, и есть неудавшаяся часть моего плана. Правда, при таком развитии событий можно и в кутузку загреметь. И тональность разговора выйдет совсем не та.

Время нынче строгое — партия сказала «надо» — комсомол ответил «есть». А при неблагоприятном начале контакта с органами безопасности не докажу ведь, будто именно я лучше всех знаю, что сейчас действительно необходимо, а не просто показалось руководящим товарищам. Правда, есть шанс, что мне удастся как-то стихушничать, повернуть дело так, чтобы строить самолётик для рекорда скорости, например, а уж маневренные качества в него заложить сразу неплохие, ну и местечко для пушки приготовить, обосновав это, скажем, как разбрасыватель агитационных листовок.

Зыбкий путь, неверный. Сомневаюсь. Я сейчас вообще во всём сомневаюсь. На языке младшего внука это выражается словами «плющит тебя, деда».

Эк меня растаскало! Чувствую, что потерял путеводную нить и теперь судорожно дрыгаюсь в расстроенных чувствах. И, если связываться с церковью, то нужно иметь совершенно другой план. То есть — рассчитывать на изменение государственной политики в области авиастроения под влиянием служителей культа было бы просто глупо. Значит, и говорить об этом не следует. Нужно насочинять чего-нибудь поправдоподобней и уговорить святых отцов поработать на обороноспособность страны. А там — как пойдёт.

— Здравствуйте, отец Николай, — священнослужитель сейчас дома. Сидит под деревом и что-то просматривает, надев на нос очки. Книжка перед ним лежит толстая, но тиснения на корешке не видно. Может статься, что мирского содержания.

— Здравствуй отрок…

— Александр, хотя, обычно Шуриком зовут. По делу я к вам.

— Так присаживайся, рассказывай, — поп откладывает книгу, не закрывая её, и сморит на меня поверх стёкол.

— Для начала докладываю — я совсем безбожник, но агитировать за атеизм не стану. Мне помощь нужна, причём не от вас лично, а сразу ото всей вашей церкви, — вот так, без хитростей. Я ведь понимаю, что ответственный работник самого устойчивого в человеческой истории предприятия любые пацанячьи уловки мигом раскусит и легко запутает меня словесами так, что глаза на лоб полезут. Ну и вообще, с даром убеждения у меня дела обстоят неважно.

— Дело моё богоугодное, — тороплюсь я поскорее внести ясность. — Только это положение требует доказательств, — снова я спешу предвосхитить неизбежные в таких случаях вопросы. — Через шесть лет немец на нас нападёт, — окончательно раскрываю я свои карты. — И столько случится горя, что многие поколения будут помнить об этой беде. Людей погибнет страсть…

Пока я перевожу дух, мой собеседник успевает вставить словечко:

— А ты знаешь, как этому делу помочь, но без поддержки никак не справляешься? — и смотрит пытливо.

— Ага, — говорю. — Вроде того. Только со всей проблемой мне не совладать — лишь с малой её частью справлюсь. Это сохранит несколько тысяч человеческих жизней.

Священник отложил очки и глядит на меня, словно на экзотическую букашку… экзотический фрукт, появившийся неведомо откуда. А мне пока добавить к сказанному нечего — надо посмотреть на реакцию собеседника и только потом гнать зайца дальше. Только вот не видно пока отклика на мой посыл — человек думает, как бы повежливей отшить малолетнего идиота — вот и всё.

— От врагов страну защищает армия, — наконец изрекает он банальность. — Тебе отроче, нужно не в храм божий обращаться, а к большому военному начальнику.

Ух ты! Реакция не совпала с ожидаемой. Нормальный человек принял меня за тихого помешанного и пытается избавиться от хлопот по общению с тронутым. А я-то думал, что именно такими ребятами святые отцы должны интересоваться, как своими наилучшими клиентами. Наставить, так сказать, утешить, приголубить и втянуть прямиком в лоно. Чтобы или юродивого организовать, или верного последователя к делу приставить.

В общем, рухнул приготовленный план беседы. Буду импровизировать.

— Военные мне, скорее всего, поверят. Насчёт угрозы их оценки моим познаниям не противоречат. А вот план противодействия нападению у них совсем другой. Не нужен командирам отдельно взятый богатырь одним махом семерых побивахом. Им требуется много бойцов в едином строю под руководством Коммунистической партии давящих гидру мирового империализма прямо в её логове.

С другой стороны, коли они даже возьмутся помогать мне изо всех сил, то и руководить этим делом примутся на свой манер, чем всё окончательно и бесповоротно испортят. Информация о замысле сразу поползёт вверх по вертикали власти и останется тайной только от собственного народа, но не от противника — никакой неожиданности для немцев не выйдет и ничего из затеи не получится, кроме напрасной траты сил.

А потом они ведь, руководители, то есть, станут отдавать команды что когда и где делать, и будут требовать неукоснительного подчинения прямиком по воинскому уставу. Сразу всё дело загубят.

Пока я нёс эту скорострелку, мой собеседник поглядывал на меня оценивающе. «Сейчас наладит куда подальше», — появилась в душе скорбная мысль. Но не тут-то было:

— Сколь годков тебе, отрок, — спросил священник.

— Двенадцать полных, — ответил я, не задумываясь.

— И ты уже успел разувериться в Советской власти? — продолжил он свою мысль с наигранным изумлением на лице.

— Не во власти дело, — принялся я отбиваться. — В людях проблема. В тех, которые принимают решения. Они ведь не с Луны свалились — как и любые миряне хлопочут о том, чтобы не наделать ошибок. Поэтому изберут консервативный путь, связанный с минимальным личным риском. А немец — вояка серьёзный, он эти варианты тоже продумывает. Оттого поначалу будет раз за разом одерживать верх. Мой же способ рисковый и с виду вообще ни на что не годный, поэтому мало того, что откажут, так еще и присматривать станут, чтобы поперёк ихнего решения я ничего делать не посмел. Если про свой замысел, хоть заикнусь — обязательно найдется, кому позаботиться, чтобы у меня ничего не вышло.

— Уж не зависти ли людской ты опасаешься, сын мой?

— Не в зависти дело, — помчался я срочно объяснять прописную истину. — Загвоздка в служебном положении руководящего работника. Ему же надо следить за тем, чтобы не «подпёрли» снизу и не вытеснили с занимаемой позиции. Поэтому, как только закопошится в его епархии кто-то предлагающий какую-то неожиданную затею, он сразу старается её загнобить. Но не прямым приказом, а задержками, вопросами, дополнительными никому не нужными требованиями — поверьте мне, арсенал приёмов такого рода отработан веками и чрезвычайно богат на уловки, — в этом месте я сдулся, сообразив, что нить беседы как-то странно вильнула. Во всяком случае, не имел ни малейшего представления, о чем говорить дальше.