Михаил Королюк - Квинт Лициний 3 (СИ)

Повисло тягостное молчание - дипломатичность отказала Броссу в самый неподходящий момент.

Потом заговорил Колби, и он был абсолютно серьезен:

- Говоря по правде, мне претит эта наша неизменная привязка всех серьезных задач к электоральным циклам. Любого президента вечно окружают советники, которые стремятся как можно скорее сделать себе имя - скажем, чтобы не пропасть в безвестности при смене хозяина Овального кабинета. А задачи, которые призвана решать разведка, постоянно выходят за пределы этих циклов. Я надеялся на Никсона - у него, как мне казалось, был необходимый запас прочности, как и у его команды. Но "полевение" Конгресса... Я тут не про формальную левизну - вроде стремления прихлопнуть богатых людей непомерными налогами и за счет этого платить пособия, я про левую политику в структурных вопросах. Желание запустить молотилку правозащиты в отношении разведки, в первую очередь. Это было куда как неумно. Традиции в разведке не менее важны, чем на Флоте... В общем, да - администрация Картера уже не жилец, но если она получит информацию по "ленинградскому феномену", да еще в твоей, Джон, интерпретации...

- То она попробует разыграть ее в своих краткосрочных интересах, - подхватил Карлуччи, - вплоть до раскрытия существа вопроса в Сенате и Конгрессе, а это будет контрпродуктивно, с какой стороны ни посмотри.

Бросс довольно кивнул, и Карлуччи подумал, что, видимо, не один он сегодня собрался вызвать собеседников на важный разговор.

- Думаю, джентльмены, - веско сказал Бросс, - что, на наше счастье, вопросами тактики и взаимодействия в нашем разведсообществе скоро займется Кейси. Желательно, чтобы мы были к этому заблаговременно готовы, в том числе и по "ленинградскому феномену". Вне зависимости от того, прав я в своих предположениях или нет, но эта тема, как ее не позиционируй, еще долго будет в числе основных. Поэтому надо использовать отведенное нам время с толком.

- Кхе... - прокашлялся Карлуччи, - нам не хватает готовности к риску. Нам - в смысле ЦРУ. У меня в руководстве оперативного отдела доминирует элита из Гарварда, Принстона и Йеля, этакие агенты в накрахмаленных воротничках. Это - нервные и чуткие люди, с невысокими творческими способностями. Они очень высоко ценят групповую лояльность и старательно избегают рисков. В итоге, ЦРУ раскорячилось в оборонительном раболепстве, а адмирал смотрит Президенту в рот и всячески этому потворствует. Однако работа в разведке всегда связана с риском. Я надеюсь, мы сживемся с ним. А избегать мы должны лишь одного - ненужного риска.

- Тайная акция - это как дьявольски сильный наркотик, - сказал задумчиво Бросс, - он хорошо действует, но в больших дозах смертелен. Все операции в большей или меньшей степени зависят от удачи. Слишком много вещей должно лечь точно на свое место. И я за свою практику ни разу не видел разведывательного донесения, ради которого стоило бы рисковать человеческой жизнью.

- Если вы правы, - покачал головой Карлуччи, - то понимание происходящего в Ленинграде может стоить даже кое-каких потерь. Нам предстоит пройти курс лечения горькой реальностью. Без боли не обойдется. И, кстати говоря, Игэн, - Карлуччи сделал значительное лицо и повернулся к Колби, - возможно, чтобы яснее понимать происходящее, нам стоит поднять кое-что из "фамильных сокровищ". Понимаешь, эти обстоятельства будут всплывать еще не раз и тогда всё это... может вдруг понадобиться.

Лицо Колби вроде не изменилось, но Фрэнк не вчера пришел в аппарат Агентства и уже немало лет знал Билла Игана Колби -- знал и до его общения с сенаторами и прокурором Сильбербергом, и после того, как отдельные "мыслители" умудрились обвинить его в работе на КГБ.

Сейчас за стеклами "профессорских" очков как будто с лязгом пришли в движение и начали захлопываться -- одна за другой -- бронированные жалюзи, оставляя на виду настоящие амбразуры.

- Думаю, сейчас стоит поменьше философствовать, - жестко сказал Колби, - ты имел дело с нашими законниками и с Конгрессом. После этой мясорубки мы стали как большая, хорошая собака, которую сбил грузовик. Только и остается, что сказать: да, это была отличная собака, пока не попала под машину. Но времена меняются, карты ложатся иначе. Для такой, - на слове "такой" он сделал отчетливое ударение, - стратегической операции понадобится иное, не пугливое ЦРУ. И иной, уж если на то пошло, Конгресс и Сенат. Действовать масштабно мы будем из-под Кейси: когда Рейган станет президентом, сам Кейси перестанет колебаться и эпоха "Ронни" начнется всерьез.

- Фактически, Фрэнк, мы тут некоторым образом сейчас заговором занимаемся, - мягко вклинился Бросс, - нам, всем нам, надо изменить систему управления разведкой, вывести ее из-под зависимости поехавших на идеологии интеллектуалов.

- Причем, - блеснул линзами Колби, - речь идет не только о леваках. Справа тоже есть ушибленные в мозг. Нам предстоит оппонировать - не самому Ронни, конечно, но целой группе его советников. И вот этот "ленинградский феномен", он интересен и важен не только сам по себе... Мы можем использовать его как рычаг, чтобы развернуть ситуацию в Вашингтоне в свою пользу. Это если ты будешь с нами...

Наступило молчание - все было, наконец, проговорено вслух.

Карлуччи откинулся в кресле и прикрыл глаза. Сегодня утром перед ним, неглупым и успешным вашингтонским мужчиной стоял один Большой Вопрос: идти дальше за Уайнбергером и Рамсфельдом, опираясь на "Большую Зеленую машину" Армии США, или сделать ставку на Кейси и врастание в команду "Ронни", которая уже сейчас выигрывает "Битву на Потомаке". Однако у армейцев он будет только членом команды... Здесь же, в роли главного оперативника ЦРУ он неизбежно окажется в эпицентре очень важных событий в качестве самостоятельного и влиятельного игрока. А если Джон прав относительно русского прорыва в Большое Будущее...

- Да, я с вами, - сказал Фрэнк и, поднявшись, уточнил: - Джентльмены, вино, виски?

Четверг, 30 марта 1978, 15.10,

Москва, Ленинские Горы.

Из глубокого кожаного кресла навстречу мне величаво поднялся щуплый пожилой еврей. Это был он - великий и ужасный, Израиль Моисеевич Гельфанд, собственной персоной, анфан террибль современной математики.

Человек, способный быть оскорбительно злым с подчиненными и учениками. С полтычка переходящий на стиль трамвайного хама в общении с оппонентами. И, при этом, несомненный гений - в настоящем, не затертом от излишне частого употребления смысле этого слова. Входящий в небольшое число тех, кто создавал математику двадцатого века. Живая фабрика по производству математики высочайшего уровня. Один из последних универсалов, свободно говорящий практически на всех математических языках. Подвижник, своей заочной школой сделавший для развития математики в стране больше, чем все элитные спецшколы вместе взятые. Великий человек.