Анатолий Дроздов - Реваншист. Часть вторая

Гость помолчал.

– Александр Трофимович попросил меня разъяснить политику ГКЧП в отношении средств массовой информации. Это не трудно. Вы должны сообщать людям обо всем, что происходит в стране. Объективно, честно и правдиво. Ни о чем не умалчивая.

– Позвольте! – вскочил молодой журналист. – В Москве строят баррикады. Если я это сниму, сюжет поставят в эфир?

– Почему и нет? – пожал плечами Девойно. – Но я не зря упомянул об объективности. Начнем с того, что множественное число в отношении баррикад неуместно. Есть одна. Ее возводят у входа на Старую площадь под руководством бывшего секретаря Московского горкома партии Ельцина. Борис Николаевич, как мы знаем, человек темпераментный.

В зале оживились. Недавнее резкое выступление Ельцина на пленуме ЦК КПСС, последовавшее затем его покаяние и отставка с поста секретаря горкома были еще свежи в памяти.

– Он мобилизовал часть работников аппарата ЦК и некоторых своих сторонников, – продолжил Девойно. – Сейчас они таскают мебель из здания ЦК и перегораживают въезд на Старую площадь, обещая не пропустить проклятых путчистов к самому дорогому, что есть у партии – ее имуществу.

Аудитория засмеялась.

– Никто, впрочем, не собирается им мешать. Пусть таскают. Разумеется, это следует показать по телевидению. Взять интервью у Бориса Николаевича и его сторонников. Но одновременно спросить простых москвичей, что они думают об этом цирке.

В зале вскочило сразу несколько человек.

– Извините, товарищи! – Девойно сложил руки перед собой. – Я понимаю ваш интерес, но не хочу отнимать хлеб у председателя ГКЧП Владимира Ивановича Долгих. В 22 часа, сразу по окончании программы «Время», он даст большое интервью для советских и иностранных журналистов. Прямой эфир. Мне обещали, что технических затруднений не возникнет.

Гость оглянулся на стол. Аксенов кивнул.

– А теперь я с вашего разрешения откланяюсь. Очень много работы.

Девойно соскочил со сцены и направился к выходу. Его проводили аплодисментами.

– Шестидесятыми повеяло, – сказал своему соседу седой журналист, который спрашивал про многопартийность. – Помнишь? Тогда тоже все надеялись на возвращение ленинских принципов.

– Угу! – мотнул головой тот. – Надеялись, надеялись, пока кукурузник не ткнул нас мордой в стол.

– Работалось тогда хорошо, – вздохнул седой. – Легко, свободно. Какие фильмы снимали, какие передачи выходили! Тот же «КВН». Как его народ смотрел! А передачу взяли и запретили. Может, вернут? Как думаешь?

– Вернут, – сказал собеседник, слегка подумав. – Мне этот парень понравился. Это не партийный чиновник, застегнутый на все пуговицы. Если путчисты привлекают таких, как он… Пусть у них получится!

Стоять было зябко. Ноябрь в Москве и без того не теплый, а тут еще дул ветер, и с неба сыпалась снежная крупа. Люди, дежурившие у баррикады, преграждавшей въезд на Старую площадь, ежились, втягивали головы в плечи, пряча в поднятые воротники стынущие уши, и пританцовывали, пытаясь согреться. Некоторые пытались укрыться за вытащенными на дорогу канцелярскими шкафами. Только напрасно: ледяной ветер доставал и там. Все чаще и чаще то один, то другой защитник срывался с места и бежал в здание ЦК – отогреться. Их не останавливали даже окрики старших. Да и сами старшие периодически уходили в тепло. Разве что не бежали, а шли степенно, демонстрируя стойкость.

А еще было скучно. Нет, начиналось весело. Под энергичные призывы Бориса Николаевича, люди тащили из кабинетов ЦК письменные столы, шкафы, стулья. Летели на пол вытряхнутые из ящиков бумаги, с полок сметались папки. На робкие попытки хозяев возразить Ельцин громогласно возвещал:

– Партия в опасности, а вы про какие-то бумаги! Не пропадут. Лучше помогайте!

Многие откликнулись. Вместе с пришедшими товарищами волокли столы и принимали на руки тяжелые шкафы. Людей обуяло злое и деятельное веселье. Они им покажут! Ишь, чего вздумали: партию распустить! Не пройдут! Но пассаран!

Баррикаду, преграждавшую въезд на площадь, соорудили быстро. Выглядела она, правда, жидко. Не то, что танк, грузовик сметет без труда. Но это был символ сопротивления. Некогда деды и прадеды москвичей сооружали подобные баррикады на улицах, препятствуя продвижению царских войск. Так они боролись с самодержавием. В той борьбе возмужала партия. Она совершила революцию, выстояла в окружении враждебных буржуазных государств, победила в самой страшной в истории человечества войне. Теперь партию предстояло защитить от внутренних врагов. Об этом говорил Ельцин. Он взгромоздился на стол и обратился к единомышленникам с речью.

– Те, кто издал указ о роспуске партии, совершили государственный переворот, – вещал Борис Николаевич. – Но СССР – это не Латинская Америка, где можно безнаказанно заварить путч. Вдохновленные нашим примером, трудящиеся СССР восстанут и сметут горстку изменников. Западные радиостанции передают обращение Горбачева. Михаил Сергеевич назвал ГКЧП хунтой и призвал советских людей защитить завоевания Октября. После того, как с путчем будет покончено, Михаил Сергеевич вернется в страну. Нет хунте!

Он вскинул кулак.

– Нет хунте! Нет хунте! – стали скандировать собравшиеся.

Все это снимали журналисты, как иностранные, так и советские. После того, как Ельцин слез со стола, его окружили и засыпали вопросами. Щуря свиные глазки, Борис Николаевич отвечал. А затем ухватил за рукав журналиста центрального телевидения.

– Тебя как звать?

– Дмитрий, – ответил журналист.

– Ваши покажут это? – Ельцин обвел рукой площадь.

– Конечно! – кивнул журналист. – Без проблем.

– Видите, товарищи! – повернулся Ельцин к единомышленникам. – Телевидение тоже за нас. Вся страна узнает. Пойдем, Дима, перекусим! – он обнял журналиста за плечи и кивнул остальным: – Вас, товарищи, тоже покормят.

Ельцин не соврал. Спустя какое-то время из здания ЦК вышли официантки с подносами. Бутерброды, горячий чай – все это расхватали вмиг. Жуя вкуснейшую колбасу и запивая ее сладким чаем, люди на площади ощущали гордость. Не испугались, пришли. А хунта… Ей не устоять перед гневом народа.

К полудню журналисты рассосались, и стало скучно. Поначалу среди собравшихся ходили слухи. Кто-то уверял, что к Старой площади подтягиваются войска. Хунта приняла решение расправиться с восставшими. Новость всколыхнула людей. Одно дело таскать столы и выкрикивать лозунги, другое – стоять под прицелом пушек. В том, что «хунта» пришлет танки, «знатоки» не сомневались. Начавшуюся панику пресек Ельцин. Он велел двум молодым инсургентам разведать обстановку. Те сбегали и принесли известие: никаких танков нет. Как и войск или чего-то подобного. Столица живет обычной жизнью.