Анатолий Логинов - Джеронимо! Книга первая. Война

— Жди здесь, — слова с трудом вырываются из горла, сейчас легче подавать сигналы, чем говорить. «Но молодой наверняка забыл про все и всяческие символы и сигналы, вон как смотрит испуганно, словно первый раз в бою. Ничего, перемелется, мука будет. Я еще сделаю из него разведчика, из раздолбая» — мысли лениво перекатываются внутри, не мешая двигаться и наблюдать за окружающим.

А посмотреть есть на что — впереди, на довольно обширной для такого городка поляне, расположился походно-полевой штаб. С десяток, если не больше офицеров, то и дело появляющиеся посыльные. Пара полугусеничных бэтээров, странный, увенчанный какой-то непонятной конструкцией вроде лежащей телевизионной антенны трехосный броневик. На стоящем в самом дальнем углу от сержанта бэтээре какой-то важный чин орет в трубку телефона. На нескольких столах и сваленном дереве стоят портативные пишущие машинки, на которых с деловым видом что-то печатают несколько солдат. «Вот оттуда и доносятся эти странные клацающие звуки, — понял Толик. — Штаб, черт побери, полка как минимум», — в груди заныло предчувствие удачи. Кому-то это штаб, а для разведчика-диверсанта-спецназовца это самая желанная и необходимая цель. Гроб для всей операции противника, если быть точным.

«Уничтожь голову и полк потеряет половину, если не меньше, своей эффективности. И вот эта «голова» перед ним, беззащитная, как овца на поле перед стаей волков. Зубастая, конечно, «овечка», да и волки не слишком волчьи. Но за неимением Кольта будем стрелять из Браунинга…», — дальнейшее слилось в одно непрерывное действие.

Вызвать остальных. Инструктаж, короткий, пока не обнаружили гибель охраны. Разбежались, залегли. Открыли огонь. Пули, гранаты, взрывы, крики, трупы, горящие бронеавтомобили и снова трупы…

Попало Тому уже в конце, когда он решил собрать документы. Расслабился и не заметил, как тяжело раненый немец поднял пистолет. Сильно ударило в бок. Адская боль и пелена наползающая на глаза…

Очнулся Толик от резкого запаха лекарств. «Это, как его — дижа ву или дежа вю? Короче, глюки достали, — подумал он. — Я что — опять в больнице или Гарри все же вызвал врача?»

— Х..Г..арррии, — сумел прошептать он непослушными губами.

— Очнулись, мистер? — заслышав произнесенный приятным женским, а точнее девичьим, голоском вопрос, он инстинктивно подобрался. «Точно глюки! Сейчас вообще окажется, что я лежу у того самого аппарата…»

— Очнулись, — констатировал тот же милый голосок с ирландским акцентом. Том открыл глаза и если бы не слабость, точно попытался бы перекреститься. Принадлежал этот голос молодой симпатичной медицинской сестре, с ярко-рыжей шевелюрой и веселым лицом с маленьким, покрытым веснушками, носом. До того знакомой, что Том даже попробовал потрясти головой, чтобы отогнать видение. Что вызвало новый приступ боли и темноты.

Второй раз он очнулся уже ночью. В палате стояла тишина, прерываемая только внезапным храпом спящего, лежащего за несколько кроватей от него, солдата. Почему солдата, Том не мог ответить внятно, но чувствовал, что он прав. Осторожно, ожидая новый приступ боли, он повернул голову и осмотрелся. У самой двери тускло горела дежурная лампочка, выкрашенная в синий цвет. За полуоткрытой дверью виднелся кусочек коридора и небольшая ниша со стоящим в ней столом. За ним спала сидя, опершись подбородком на руки, медсестра. Головной убор сполз, обнажая ярко-рыжие волосы и, хотя отсюда в царящей полутьме различить лицо Том не мог, он готов был поставить десятку баксов против никеля, что оно украшено с маленьким, покрытым веснушками, носом.

«Как же звали эту медсестру в Хилл-Вэлли? Что-то на М… Магда, Марина, Мэри? Мэри, точно!» — голова снова заболела от мучительной попытки вспомнить все. К этому добавилась боль в правом боку и наползающая слабость. Плюнув на все, Том осторожно вернулся в исходное положение. Переждал приступ боли, стараясь удержаться от стонов, и неожиданно для самого себя уснул.

Пока Том боролся с ложными или не очень воспоминаниями, ранами и тогдашней, точнее современной ему, медициной, (как известно, если больной очень хочет жить, то медицина оказывается бессильной), в разных районах мира происходили очень интересные события.

Командующий Седьмой армией генерал Паттон, объезжая подчиненные ему войска, заехал в штаб восемьдесят второй дивизии. И, конечно, встретился с ее командиром Мэтью Риджуэем. Разлили по стаканам столь ценимый Патоном бурбон. Перед тем как выпить первый глоток, ритуально согрели с стаканы в ладонях и дружно вдохнули аромат напитка. Разговор зашел о только что закончившихся боях и комдив, считавший, что любая реклама его парашютистам полезна, в самых ярких красках расписал подвиги молодого сержанта.

— … думаю, Джордж, он вполне достоин обучения на офицерских курсах. Не считая награды, конечно.

— Полагаете? — Паттон был настроен менее восторженно. — Ну, «Пурпурное сердце» он однозначно заслужил. А по совокупности подвигов…

— Не менее чем, на Медаль Почета, — резко поставив стакан с недопитым виски на стол, заметил Риджуэй.

— Думаете, что кто-то из конгрессменов даст рекомендацию? — Паттон заколебался, но видно было, что ему эта идея понравилась.

— Я взял на себя смелость связаться с конгрессменом Сабатом, знакомым с моим отцом, — ответил Мэтью, вновь беря стакан в руки. — Думаю, если вы дополнительно с ним свяжетесь и переговорите с Дуайтом, то все получится о'кей.

— Что ж…, думаю это неплохая идея, — отсалютовав стаканом заметил Джордж Паттон.

Они неторопливо, маленьким глотками допили бурбон, и командующий армией распрощался с комдивом, решив по пути заехать в госпиталь, чтобы самому взглянуть на новоявленного героя. К его сожалению, переговорить с раненым Томпсоном не удалось, его только что увезли на очередные процедуры. Тогда Паттон просто прошелся по палатам в сопровождении принимающего офицера, майора Чарльза Эттера. Все шло как обычно, быстрые беседы с некоторыми из лежачих раненых, грубоватые шутки генерала, столь нравившиеся солдатам. Задавая вопросы, Паттон перемещался вдоль ряда коек. В ответ на его вопрос о том, как дела, четвёртый пациент, рядовой Пол Беннетт заявил.

— Нервы у меня шалят. Как снаряды летят, слышу, а взрывы — нет.

Повернувшись в раздражении к Эттеру, Паттон спросил.

— О чем говорит этот человек? Что у него? Может, ничего?

Не дождавшись ответа от Эттера, который хотел посмотреть карту Беннетта, Паттон закричал на солдата:

— Ах ты, ни на что не годный сукин сын! Ах ты, трусливый ублюдок! Ты — позор для армии и немедленно отправишься на передовую драться, хотя это слишком хорошо для тебя. Тебя следовало бы поставить к стенке и расстрелять, хотя и это тоже. Слишком хорошо для тебя. Я сейчас сам пристрелю тебя, будь ты проклят!