Михаил Михеев - Заморский вояж

– Угу. Ты еще скажи, что никогда сало под водочку не наворачивал.

– То в прошлой жизни. А сейчас новая. Думал начать ее праведно… – Рабинович не выдержал и расхохотался. – Видел бы ты сейчас собственную рожу!

– Тьфу на тебя. Как ты сюда попал? И почему только сейчас?

– Откровенно? Не знаю. У аппаратуры разброс бешеный, могло и лет на десять в сторону откинуть, и в Австралии выбросить. А вообще. Может, лучше сначала?

– Давай.

– Ну, – Рабинович потер щеку, – ты отправился сюда, а я остался с твоим бездыханным телом. Точнее, тело-то жило, а вот мозг работать перестал. Вызвал врачей, сказал, мол, у тебя случился припадок, и ты потерял сознание. Увезли тебя обратно в больницу, и ты там ночью благополучно отбросил коньки.

– Выходит, я прав был?

– Насчет ремиссии? Да, прав. Ну а потом несколько дней наблюдал за тобой, здешним, это было интересно. До тех пор наблюдал, пока мир вокруг не стал меняться.

– Меняться?

– Ну да. Вдруг изменилось название некоторых улиц. Потом ни с того ни с сего оказалось, что один из наших общих знакомых, Филиппов, уже пять лет как в тюрьме…

– Туда ему и дорога. Стриг с заочников деньги всю жизнь. Стоп. Он ведь умер за полгода до меня!

– Вот именно. Потом изменились дома. Да много чего было. Понимаешь, ощущение, словно я в лодке, и она раскачивается, то туда, то обратно. Это не передать словами, просто мир поплыл и как будто не знал, каким он будет через минуту. Жутковатое ощущение. А потом меня вдруг перестали замечать, словно и нет никакого Рабиновича. И тут я испугался уже по-настоящему. Плюнул на все, залез в свой аппарат, а очнулся уж здесь. Подождал немного, освоился – ну и пошел к тебе.

– Это ты молодец, это ты правильно. Только слушай, почему ты, истинный еврей, оказался в теле ирландца? Они же вроде никаким боком.

– Открою тебе страшную тайну, – щеки Рабиновича порозовели, как-никак под разговор они рюмки по три уже употребили. Для здоровенного мужика ничто, как раз слегка кровь разогнать. – Чем истиннее еврей, тем меньше в нем еврейского. Ты в курсе, почему мы ведем родство по матери?

– Ну да. Оказавшийся на грани уничтожения народ, женщины которого рожают от победителей, потому что своих мужчин просто не осталось. При таких раскладах вести род по матери – единственная возможность сохранить самоидентификацию.

– Вот именно. И я не знаю, кем по национальности был мой предок и какие ветви были у его рода. Вот здесь и сейчас вижу, к примеру, ирландские…

Посмеялись, выпили еще. А потом Колесников вздохнул и сказал:

– Все это здорово, но лирикой сыт не будешь. У меня к тебе вопрос: чем планируешь заниматься дальше?

– Думаю, ты мне посоветуешь.

– Посоветую. Будешь гаулейтером Канады.

– Что? – Рабинович едва не подавился.

– То, что слышал. Благодаря знаниям О’Кэрролла ты в курсе местной обстановки, а значит, лучшую кандидатуру найти сложно. Опять же, у твоего… тела остались друзья и родственники, которым можно доверять. Стало быть, ты не один, а с командой. Естественно, сразу тебя на самый верх отправлять я не стану. Для начала устроишься в администрацию города. Через пару месяцев станешь бургомистром. Ну и за год дорастешь до высшего руководящего поста. Потом уж видно будет, так далеко не заглядываю.

– Но.

– Пустое, Соломоныч, справишься. У тебя получится.

Яблони в цвету – это волшебное и самую чуточку сюрреалистичное зрелище. Листвы еще нет – и только белые, совершенные в своей чистоте лепестки окружают дерево полупрозрачной белой дымкой. А осенью ветки согнутся под тяжестью плодов, и Хелен опять не будет знать, куда их девать…

Колесников никогда не уставал смотреть на цветущие яблони. Особенно когда только-только возвращался с моря – все же в глубине души он оставался, наверное, сугубо штатским и сухопутным человеком. Сам адмирал, правда, над столь высокими материями старался не думать, просто ему нравилось смотреть на цветущие яблони. Там, где он провел все последние десятилетия прошлой жизни, эти деревья практически не росли. Не выдерживали жалких пятидесяти градусов мороза, и все усилия селекционеров заметного результата не приносили. Редко-редко у кого выживали особо хладостойкие сорта, которые на зиму укутывали, чем только могли. Однако, несмотря на все ухищрения, эта пародия на дерево так и оставалась чем-то вроде низенького, кривого кустарника после того, как над ним поработали козы. И неудивительно, что ни красивых цветов, ни яблок по осени ждать не приходилось.

Зато в Германии с яблонями дело обстояло куда лучше. И, в отличие от русских пацанов, немецкие детишки чопорно проходили мимо, не устраивая налетов на чужие сады. Интересно даже, появлялись ли вообще в их головах подобные мысли? Скорее да, чем нет, но прусская система воспитания не давала им и тени шанса вылезти наружу. Так что, как подозревал Колесников, скорее всего единственным, кто будет ползать по веткам этих деревьев на зависть приятелям, окажется его собственный сын. Хелен, слава богу, русская и муштрой заниматься не собиралась, он – тем более. Вырастет раздолбаем, конечно, ну да и ладно. У ребенка должно быть детство, а все остальное привьет военное училище.

А вот и он, легок на помине. Идет карапуз с важным видом по дорожке в сопровождении няньки, этакой истинной фрау гренадерского роста и с классическим именем Марта. Стоило немалого труда внушить ей, что ребенка не надо строить, а надо только смотреть, чтобы он лишний раз не брякнулся и ничего себе не сломал, да еще чтобы был вовремя накормлен и помыт. Ибо у родителей на это времени не так много – отец постоянно на службе и дома с начала войны появляется раз в пару месяцев, а мать, светило журналистики, вся в работе. Ну, почти вся – через пару месяцев ее вольница закончится, и будет подготовка к рождению второго ребенка. Вот так-то, хе-хе, адмирал Лютьенс плодится и размножается!

– Гюнтер!

Хелен, чуть поправившаяся (пора, чего уж там), но ничуть не растерявшая красоты, выглядела радостно-удивленной и чуть смущенной. Совсем как девчонка… Все правильно, он ее не предупредил, решил, пускай будет сюрпризом. Легко, будто молодой лейтенант, Колесников подбежал к ней, подхватил на руки, закрутил. Хелен пискнула, сдернула с него фуражку, зарылась лицом в его волосы… Наверняка покраснела, Колесников этого не видел, но щекой чувствовал, как пылает ее кожа. Поразительно, она, когда они только познакомились, смущалась меньше, чем сейчас, хотя прожили вместе уже несколько лет и вот-вот будет очередное прибавление в семействе.

– Гюнтер. Соседи увидят. Марта.

– Да и идут они лесом, – настроение адмирала было великолепное, и ему сейчас хотелось наплевать на весь свет. – Лен, не становись немкой. Ты русская, и это звучит гордо!