Михаил Михеев - Заморский вояж

Хелен чуть отстранилась, посмотрела на него с удивлением, но протестовать не стала. И когда он на руках занес ее в дом – тоже. И вообще, день замечательно начался и продолжился не хуже. Колесников был дома, и он был счастлив.

Вечером, когда дите уже спало, он сидел на мягком кожаном диване напротив пышущего ровным жаром и бросающего умиротворяющие блики живого огня камина и неспешно рассказывал о своих странствиях. Старался делать это весело и бодро, сглаживая острые углы, но получалось не всегда. Это докладывая командованию (ну, когда оно у него еще было) или ведя переговоры, он полностью контролировал свою речь, а дома, расслабившись, получалось не особенно. Хелен, полулежа, примостила голову у него на коленях и, казалось, дремала, но Колесников не сомневался – все слышит, все запоминает, это уже профессиональное. Как-то она призналась, что хочет написать книгу о своем адмирале. Колесников тогда рассмеялся, и сказал, что не против, но при условии, если книга выйдет после его смерти. Тогда она обиделась и назвала его дураком, но сейчас, похоже, до нее начало доходить, что в каждой шутке есть доля шутки.

– Гюнтер, – она прервала его на полуслове. – Я понимаю, ты не можешь сидеть в штабе, когда твои люди сражаются, но скажи… Неужели нельзя было обойтись без этой войны?

– Честно? – Колесников задумался на несколько секунд, потом вздохнул. – Нельзя. Потому что если не будет этой войны, следующая окажется последней. Вообще последней. Не останется никого и ничего. Поэтому лучше пускай они погибнут сейчас, чем мы потом. Я хочу, чтобы мои дети жили и были счастливы. Самому-то осталось не так много, на мой век хватит, но о вас я должен думать. Поэтому я обязан победить. Ты мне веришь?

– Верю.

По молчаливому согласию, больше они в тот вечер не разговаривали о войне, но Колесников понимал: Хелен права. Рано или поздно его удача может и закончиться, а значит, надо побыстрее завершать это мордобитие. И готовиться к следующему – японскую проблему еще никто не отменял.

А на следующий день случилось то, ради чего он, собственно, и прилетел в Берлин. ББГ, сиречь Большая Берлинская Говорильня. Собрание на высшем уровне, которое должно было решить, как действовать дальше и каким образом должен быть устроен мир после победы. В том, что они победят, ни у кого сомнений не было, а вот сколько сил для этого потребуется и, главное, что делать потом, мнений наблюдалось слишком много, и следовало решить все сейчас, чтобы позже не передраться уже между собой.

От Германии присутствовали все трое: Геринг, Роммель и Лютьенс. Из Москвы прилетели Сталин и Молотов. Муссолини явился в гордом одиночестве – хорошо понимал, что по сравнению с другими его вклад не столь уж и велик, поэтому не наглел. Он вообще был умной сволочью и знал, когда можно орать и строить из себя несгибаемого потомка римлян, а когда лучше помолчать. Хотя, конечно, действия итальянских моряков давали ему право на собственное мнение.

А вот остальных решили не приглашать. Сателлитов вроде Румынии или Венгрии потому, что от них ничего сейчас не зависело, а японцев… Ну, к ним у всех, кроме Италии, имелось негативное отношение, да и вообще, когда собираются взрослые, авторитетные люди, уличной шпане рядом делать нечего. Каким бы ни было у этой шпаны самомнение.

Вначале, разумеется, шло обсуждение происходящего на фронтах, поскольку ситуацией, как оказалось, владели не все. То есть немцы хорошо разбирались, что и где творится, все же все трое профессиональные военные. К тому же двое только-только с самой что ни на есть передовой. Сталин, как оказалось, тоже обладал четким пониманием нюансов происходящего. Как ни крути, он тоже имел определенный, пускай и не самый большой, личный опыт командования войсками, да и, в отличие от многих, никогда не переставал учиться.

Молотов в ситуации на фронтах разбирался не то чтобы хуже, а просто намного медленнее, чувствовался гражданский человек, однако при этом ум у него был цепкий, словно у бульдога, и спрашивать, если что-то не понимал, советский министр иностранных дел не стеснялся. Впрочем, ему простительно, работа дипломатов начинается чуть позже, когда замолкают пушки, желательно, оставаясь при этом наведенными на вражескую столицу.

Самым проблемным в очередной раз оказался Муссолини. Дуче был великолепный оратор, способный увлечь за собой массы людей, неплохой политик, но, как и многие гуманитарии, в вопросах реальной жизни частенько пасовал. И пришлось достаточно долго разжевывать ему элементарные вещи – как, что, где и почему. К концу этого действа Геринг задремал, Сталин сидел в кресле с непроницаемым лицом, крутя в пальцах незажженную трубку, Молотов (вот когда пригодилась выучка дипломата), казалось, вообще ни на что не обращал внимания, а непосредственный Роммель, на пару с Лютьенсом занимавшийся ликбезом, с трудом сдерживался от того, чтобы рассмеяться. У Колесникова происходящее вызвало острейший приступ дежа-вю, он будто воочию увидел себя в знакомой до боли аудитории, а перед собой студента-заочника, тупого и ничего не желающего знать, но заплатившего за обучение, а стало быть, не подлежащего отчислению. Картинка получилась настолько яркой, что даже страшно стало. Впрочем, наваждение длилось всего лишь миг, хотя и этого хватило, чтобы адмирала прошиб холодный пот.

Тем не менее, поговорка «терпение и труд все перетрут» оказалась справедлива и в этом случае. Пускай и с трудом, но до хитро спрятанного интеллекта дуче удалось довести если не нюансы, то хотя бы основные моменты происходящего. И, когда он уяснил, как развиваются события, то задал вполне логичный для дилетанта вопрос:

– Я так понимаю, что вы планируете развернуть масштабное сухопутное наступление? – и, дождавшись согласного кивка головы, продолжил: – Тогда зачем вам организовывать систему конвоев? Ведь можно было продолжать перебрасывать войска через Аляску. К тому же, насколько я понял, наш флот сейчас оказался надолго лишен возможности вести активные боевые действия, а у американцев, судя по вашему докладу, все еще имеется значительное количество легких сил – крейсеров, эсминцев… Как вы сможете обеспечить защиту судов?

Ну, понять интерес Муссолини сложности не представляло. Из используемых для перевозки войск транспортов почти четверть были итальянскими, и дуче совершенно не хотел терять людей и корабли. Колесников вздохнул:

– Вы не правы, герр Муссолини. Наш флот вполне боеспособен. Несмотря на то, что часть наиболее современных кораблей получила серьезные повреждения, мы сохранили не менее трех линкоров, которым сейчас требуется только профилактическое обслуживание, и авианосцы. И даже приумножили число авианесущих кораблей за счет трофеев, хотя на ремонт и освоение их уйдет определенное время. Конечно, противник имеет сейчас некоторое преимущество в легких кораблях, но, во-первых, у нас значительно больше субмарин, а во-вторых, устаревшие линкоры уцелели и не получили ни малейших повреждений. Для проводки конвоев мы изначально планировали использовать именно эти корабли. Вооружение и защита у них соответствуют нынешним требованиям, а высокая скорость не нужна вовсе. Все равно придется подстраиваться под возможности транспортов, скорость конвоя определяется скоростью самого тихоходного корабля. У американцев же не осталось ни крейсеров, ни авианосцев, быстро восстановить ударный флот они физически не в состоянии, и противопоставить нашему антиквариату им просто нечего.