Андрей Гончаров - Яд для императора

— Что идет? Кто идет? — бормотал Ласточкин; он выглядел совершенно потерянным. — Я вас не вполне понимаю…

— Хорошо, я повторю свое предложение, — терпеливо произнес Углов. — Я называю имя свидетеля, который сообщил нам о твоем подозрительном поведении. А ты рассказываешь, как ты относился к Государю императору, а также раскрываешь все детали заговора. По рукам?

— Ну, хорошо! Хорошо! — подозреваемый распрямился, он больше не казался загнанным в угол зверьком. — Я скажу вам правду! Я вас не боюсь! Ничего не боюсь!

— Вот и отлично, — кивнул статский советник. — Действительно, зачем бояться, если у тебя совесть чиста? Только давай так: уговор так уговор. Вначале я говорю имя, а потом ты — все остальное. Договорились?

— Да, хорошо, говорите, — решительно заявил Ласточкин.

— Итак, слушай. Человеком, который рассказал нам о твоем странном поведении у постели больного императора, был его денщик Ахмет Бердыев, — произнес Углов, внимательно глядя на подозреваемого. — Знаешь такого?

Как видно, сообщение статского советника оказалось для Степана Ласточкина неожиданным. Он буквально опешил; несколько раз открывал и снова закрывал рот, явно не зная, что сказать. Наконец он, запинаясь, произнес:

— Ахмет? Какой Ахмет? Хотя да, правда, был такой… И он, вы говорите, видел, что я… Что я глядел… Что я выглядел…

— Как человек, который задумал лишить императора жизни и только ищет удобного момента, чтобы привести свой замысел в исполнение, — закончил за него статский советник. — И это твое намерение хорошо согласуется с нынешним занятием, за которым мы тебя застали. Ты погубил Государя, а теперь набираешь силы, чтобы переехать в Европу, к своим хозяевам, которые дали тебе задание на убийство. Разве не так?

Письмоводитель вновь надолго замолчал. И снова он несколько раз порывался заговорить, но не говорил. Однако в его облике, по сравнению с прежней паузой, произошла разительная перемена. Теперь Степан Ласточкин уже не выглядел испуганным и растерянным. С его лица постепенно уходила бледность, уступая место лихорадочному румянцу. Глаза его загорелись каким-то воодушевлением, источник которого был статскому советнику непонятен. Было видно, как этот человек на глазах исполняется решимости; видно, что он вот-вот заговорит.

И он заговорил.

— Значит, ваш информатор вам сообщил, что увидел в моих глазах готовность к цареубийству? — произнес он. — Что ж, надо отдать должное проницательности этого татарина; он угадал верно. И вы, господин жандарм, тоже весьма проницательно судите, коли решили, что я хочу набраться сил, чтобы в Европу отбыть. Да, все так! Я убил, и я хочу отсюда бежать! Бежать, куда глаза глядят!

— Значит, ты признаешься, что убил императора Николая Павловича? — деловито уточнил Углов; одновременно он кивнул Дружинину, чтобы тот начал записывать показания письмоводителя. — В таком случае расскажи все подробно. Кто твои хозяева? Кто дал тебе такое задание? Кто вручил яд? Что это был за яд? Как ты осуществил свое преступное намерение? Рассказывай!

— Хозяева, вы говорите? — произнес Ласточкин; на статского советника он не смотрел, глаза его были устремлены в пространство, на губах блуждала улыбка. — Те, кто дал задание? Да, мне дали задание устранить тирана! Кто? О, я могу назвать имена, много имен! Например, великий Жан-Жак Руссо. Затем Монтескье, Вольтер, пламенный Дантон, Мирабо… «Человек рожден свободным, а между тем он всюду в оковах», — говорили они мне. И я воспринял это великое учение! Но я оказался недостоин своих учителей — нет, недостоин!

— Погодите, я ничего не понимаю! — вмешался Дружинин. — Что мне записывать? Он называет философов, политических деятелей… При чем здесь убийство Николая?

— Да, ты нам лапшу на уши не вешай! — строго обратился к подозреваемому Углов. — Ты чего нам тех называешь, кого в школе проходят? Ты настоящих хозяев назови! И почему ты говоришь, что был недостоин?

— Конечно, вы, господа жандармы, ничего не понимаете! — воскликнул письмоводитель. — Куда уж вам! Ведь я назвал подлинных властелинов моих дум! А кого вы хотели вызнать, мне неведомо. Что же до моего признания, что недостоин, то повторю: да, недостоин я той ноши, которую думал на себя взвалить! Ибо хотел истребить тирана и палача, да не смог! И хотел, и возможность такую имел, а духу не хватило! Вот поэтому и говорю, что недостоин!

— Так ты хочешь сказать, что не убивал императора?! — воскликнул Углов, который наконец уразумел смысл путаных речей письмоводителя Ласточкина. — Что ж ты тогда нам ваньку валял? Зачем говорил, что убил?

— Сказал так, потому что хотел! — исступленно воскликнул подозреваемый. — Хотел, понимаете! Хотел и мог! Сколько раз эту склянку видел — и у Мандта, и у того лакея, Григория! Мог выполнить свой долг, своей рукой отправить тирана на тот свет. А раз хотел, раз имел такое твердое намерение, то все равно как убил. Потому что главное преступление — оно в душе человеческой совершается. Если там черту переступишь, то и в жизни сможешь переступить! Не сегодня, так завтра! Вот я в душе ее и переступил! А в жизни — нет, не смог! И теперь только и остается, что гири с Булыгиным тягать. Развивать мускульную силу и надеяться, что в другой раз, когда подвернется подходящий случай, я не струшу — и убью кого-нибудь из палачей!

В кабинете повисло тяжелое молчание. Степан Ласточкин, выкрикнув все, что годами копилось у него в душе, молчал, тяжело дыша; похоже, он был близок к обмороку. Что же касается двух сыщиков, то они переглянулись раз, переглянулись другой и теперь молчали, обдумывая положение.

Первым нарушил молчание статский советник Углов.

— Скажите, Ласточкин, — произнес он неожиданно мягко, — вы давеча упоминали некоего лакея. Сказали, что видели у него склянку с ядом. Вы, в пылу ваших признаний, случайно не оговорились? Вы действительно видели у лакея склянку с ядом, а не с вином или каким-то бальзамом?

— Склянку? Да, видел, — утомленно пробормотал Ласточкин. — Он на столик ее поставил, а я тут некстати вошел. Он ее враз убрал, но я заметил…

— Вы какого лакея имеете в виду — случайно не Григория Кругликова?

— Ну да, именно его. Хотя я сомневаюсь, что он лакей. Мне кажется, он не тот, за кого себя выдает. Как и я, впрочем…

— Тогда кто же он? Тоже сторонник свободы? Революционер? — с интересом спросил Дружинин.

— Это Григорий-то? — усмехнулся Ласточкин. — Нет, это птица совсем другого полета. Я его как-то раз видел на Дворцовой площади. Он там беседовал с каким-то типом, по виду — совершенным жуликом. Поэтому, когда он сбежал, прихватив царское столовое серебро, я ничуть не удивился.

— Значит, у Кругликова друзья — жулики? — уточнил Углов. — Интересно, интересно… Но вот вопрос: зачем это жуликам давать своему подельнику яд? Зачем уголовникам убивать царя?