Андрей Гончаров - Яд для императора

Послышались шаги, и в комнату вошел еще один человек. Углов и Дружинин смотрели на него с особым интересом (впрочем, старательно его скрывая). Наконец они видели перед собой человека, которого так долго искали!

Художник, он же Григорий Кругликов и негоциант Кузьмищев, был человек среднего роста, худощавого телосложения. Лицо его было лишено особых примет; узнать его в толпе было нелегко. Примечательными были лишь глаза: они у бывшего царского лакея были словно два буравчика — как вопьются в интересующего человека, так и просверлят насквозь.

— Садись, где место найдешь! — призвал его Карлик.

Углов, сидевший к вошедшему боком, поспешил подвинуться, так что возле него образовалось место, и Художник сел. Для предстоящей операции это было очень кстати. В общем, операцию уже можно было начинать. Углов уже и стакан под руку поставил — его было удобно метнуть в окно, подав условный знак полиции. Однако руководитель группы решил подождать, дать всем сесть. «Так их брать будет легче», — подумал он.

Едва Художник уселся, отворилась дверь, и Купчиха внесла сковородку с шипящими на ней котлетами.

— Ну-ка, давайте, отведайте моего угощенья! — приговаривала она, примериваясь, куда водрузить сковороду. — Вот, поближе к моей Маше дорогой поставлю! Дай-ка взглянуть на тебя, а то давно не видела…

Тут стряпуха взглянула на Катю, да так и застыла со своей ношей в руке.

— Постой, да ты кто такая? — воскликнула она. — Энто вовсе не Маша — я Машу в Москве видела, знаю! Ты куда Машу мою дела, гадюка?!

Сковорода грохнулась на стол, котлеты посыпались в разные стороны. Дальше откладывать не имело смысла; статский советник схватил стакан и наметился метнуть его в окно. Однако ему помешал сидевший рядом Фонарь — как видно, он соображал быстрей остальных. Ударив статского советника по руке, он выбил у него стакан, а сам выхватил откуда-то нож и воскликнул:

— Так вы, значит, все тут легавые?! Ах ты, гнида! Сейчас порешу!

Тут и до остальных бандитов дошел смысл происходящего. Карлик смахнул со стола свечи, и в комнате наступила темнота; лишь из коридора падал слабый свет. В этом свете Углов заметил, как справа от него метнулась к выходу тень — это Художник спешил покинуть комнату, ставшую ловушкой. Не обращая внимания на нож в руке Фонаря, руководитель группы метнулся за убегавшим и в дверях настиг-таки. Настиг, сделал подсечку и повалил на пол. Бывший лакей отчаянно сопротивлялся, однако Углов смог вывернуть ему руки за спину и связать заранее припасенной веревкой (наручников эта эпоха еще не знала).

Вокруг орали бандиты, потом раздался тонкий женский крик («Катя!» — тревожно пронеслось в мозгу статского советника), затем грохнул револьверный выстрел и еще один — это в дело вступил Дружинин. Зазвенело разбитое оконное стекло, на лестнице послышался топот множества ног, и над головой Углова раздался знакомый голос полицмейстера Глухова:

— А ну, стоять, мазурики! Вы меня знаете! Стоять, я сказал! Синицын, посвети!

Загорелся фонарь «летучая мышь». Он осветил лежавшего на полу бывшего лакея Кругликова, еще двоих бандитов, валявшихся у другого конца стола; вокруг одного из них, Фонаря, уже натекла лужа крови. Еще фонарь осветил Игоря Дружинина. Технический гений группы, с револьвером в руке, почему-то стоял на коленях возле стула, на котором продолжала сидеть Катя Половцева. Она была странно неподвижна. Лишь приглядевшись, Углов понял причину этой неподвижности: в груди у кандидата исторических наук торчал нож, вошедший по самую рукоятку.

— Нет, вы это оставьте, Игорь Сергеевич, голубчик, — мягко произнес полицмейстер, удерживая Дружинина. — Зачем же вам в морг ехать? Екатерине Дмитриевне вы уже ничем не поможете, к вскрытию вас не допустят — да вы, чай, и сами не захотите. Там у нас есть хорошие такие женщины, они ее и обмоют, и к погребению приготовят. Отпевать будем, наверно, в церкви Воскресения, она тут близко. А хоронить… Скажем, на этом же Волковском кладбище, что тут рядом находится. Или ее родственники приедут, они и решат?

— Нет, родственники не приедут, — твердо заявил Углов.

Разговор происходил уже на улице, возле полицейской телеги для перевозки трупов, на которой покоилось тело Екатерины Половцевой. Рядом, в закрытой карете, сидел арестованный бывший лакей.

— Родственников не будет, — согласился с товарищем Дружинин. — Так что решение будем принимать мы. Вы сказали — на Волковском кладбище? Там, кажется, есть место, где писателей хоронят?

— Писателей? — удивился полицмейстер. — Нет, не слышал… Разве что критика Белинского не так давно погребли. Это место я знаю.

— Вот-вот, оно самое! — воскликнул Дружинин. — Белинский, Добролюбов, Писарев… Вот там Катю и надо положить. Ей бы это понравилось…

— Хорошо, я распоряжусь, — кивнул Глухов. — Сегодня 10-е, стало быть, хоронить будем 12-го. Так?

— Хорошо, пусть 12-го, — согласился Углов. — Но только чтобы утром, не позже десяти часов. Я, видите ли, спешу — мне надо прибыть… с докладом.

— Хорошо, я батюшке скажу и на кладбище распоряжусь, — согласился Глухов. — Что ж, если этот вопрос мы решили, давайте займемся арестованным. Сейчас время позднее, допрос проводить уже, пожалуй, не будем. Сейчас его отвезут к нам, в полицейское управление. Там есть камеры предварительного заключения, там до утра посидит. А утром прошу пожаловать ко мне в кабинет, там снимем с нашего злодея допрос по всей форме. Хорошо?

— Нет, откладывать нельзя! — твердо заявил Углов. — Вы же слышали — он и сейчас твердит, что никакого отношения к убийству Государя не имеет. А за ночь он в этом своем упрямстве еще укрепится, придумает отговорки… Допрашивать надо сегодня, сейчас!

— Ну, хорошо, если вы так настаиваете, давайте сейчас, — пожал плечами Глухов. — Я привык ночами работать. Садитесь вон в ту пролетку, вместе и поедем ко мне в управление.

— Нет, так тоже не пойдет, — остановил его Дружинин. — В управлении он точно так же будет запираться, как и здесь, когда мы объявили ему о причинах ареста. Нам нужны особые средства, совсем особые! Надо, чтобы он признался, чтобы все выложил. Все, что знает!

— Не пойму, о чем вы говорите! — нахмурился полицмейстер. — Что за особые средства такие? Если вы о пытках, так они запрещены еще указом императора Александра Павловича, уже полсотни лет тому назад…

— Ну, почему обязательно пытка? — пожал плечами Дружинин. — Просто такие особые средства… У нас нет времени, чтобы уламывать этого субъекта, ходить вокруг него на цыпочках. Нужно такое место, где бы у него быстро развязался язык. Скажем, если там будет гореть огонь… Кузница или доменная печь…

— Нет, кузница не подойдет, — покачал головой Углов. Как видно, он думал о том же самом. — Там будет слишком похоже на обычную пытку, и Никита Фомич воспротивится.