Влад Савин - Красный тайфун (СИ)

И что теперь нам с этим делать? В принципе, поскольку там в тексте есть высказывания про советский строй и даже про товарища Сталина (все еще здравствующего, и пребывающего на посту Верховного Вождя Партии!), можно подвести под статью тем более что гражданин Солженицын уже сидел за то же самое с пятьдесят первого по пятьдесят пятый, так что сейчас рецидивистом пойдет, а это уже автоматически увеличение срока, даже по той же самой статье, и гораздо худшие условия отбывания. Или же, а что если напечатать, как просит, мы ж не звери… вот только с соответствующим предисловием, и «рекламной» кампанией в прессе, да после майских, вслед за чем‑то патриотическим, что там в планах издательств числится, чтобы вещь была посильнее? Он так не мучеником, а юродивым станет, посмешищем, полоумным, в глазах подавляющего большинства наших советских людей! Да, мне лично так больше нравится — но последнее слово будет за Пономаренко. Если уж Пантелеймон Кондратьевич — бессменный глава нашей «инквизиции», с самого начала.

И обязательно разобраться, насколько Аркадий и Борис Стругацкие разделяют взгляды этого… Их жалко будет потерять, в отличие от твари!

Аркадий Стругацкий. «Обитаемый архипелаг ». Статья в журнале «Знание — сила» в 1968.

Нас часто спрашивают, отчего мы выбрали такую странную модель Вселенной? Жители планет, удаленных от Солнечной системы на «многие сотни и тысячи световых лет» абсолютно схожи с землянами в биологическом плане, вплоть до возможности браков и рождения детей. В то же время по — настоящему Иных в мире наших романов на удивление мало, пока. Что совершенно непохоже не только на космическую фантастику Запада, но и на картину мира, более правдоподобную с точки зрения современной науки. Доходило до того, что некоторые ответственные товарищи попрекали нас даже не тем, что обитатели Саракша и Гиганды подобны землянам, а тем, что они, исключительно белые европеоиды, «а где показана борьба угнетенных народов и рас»?

Если западная фантастика, это исключительно товар для развлекательного чтения, описывающий приключения отважных героев в иных мирах, с обязательным хэппи — эндом, то есть по сути, вестерн с «инопланетным» антуражем — то советская фантастика, как и вся советская литература, должна служить прежде всего задаче воспитания советского человека. Воспитания не навязчивым менторством (так скорее будет достигнут обратный результат), а показом жизненной ситуации под неожиданным углом, над которым стоит поразмыслить. И фантастика, в отличие от реалистичной советской литературы, отличается лишь еще одной «степенью свободы», позволяющей моделировать мир, которого нет. Сюжет, действие, держащее читателя в напряжении, тоже может (и должен) быть полезен. Можно сравнить действие, «экшн», с «ракетоносителем», обеспечивающим вывод на орбиту читательского внимания «полезной нагрузки», идеи, что мы собственно хотим своим произведением сказать, что показать. Равновесие должно соблюдаться — перегруз в сторону «идеи» даст скучный (хотя и правильный) трактат вместо художественного произведения. А перегруз в сторону «экшна» даст западную фантастику, где хорошие парни всегда побеждают, просто потому что у них метче кольт или бластер, тяжелее кулак, а в остальном же их отличие от плохих минимально.

Этот образ (правда, там говорилось о самолете и его полезной нагрузке, а не о ракете), и многие другие, мне дал тот, кого я считаю своим Наставником, несмотря на то, что он не имел никакого отношения к литературе. Адмирал Лазарев Михаил Петрович, самая загадочная и легендарная фигура советского флота — под началом которого мне выпала честь служить в течение всей войны 1945 года на Дальнем Востоке, и не раз встречаться в дальнейшем.

Я был тогда совсем «зеленым» лейтенантом из училища, даже не закончившим школу военных переводчиков, интеллегентным мальчиком из Ленинграда. Он — просоленным морским волком, командующим флотом, Трижды Героем, а до того, лучшим из советских подводников, имея на счету около сотни потопленных вражеских кораблей. Я не мог понять, отчего он старательно выделял меня из всех — нет, не создавал никаких тепличных условий, но всегда делал так, чтобы я был свидетелем каких‑то важных и интересных событий. Причем после еще и спрашивал — что я видел, необычного и интересного, под каким новым углом? Прямо сказав мне, как в шутку — «а вдруг после писателем станешь, пригодится».

Это было сказано тогда, когда я и сам не помышлял, что литература станет моей профессией. Неужели он знал?

Трудовой подвиг советского народа, сумевшего создать такой корабль как прославленная подводная лодка К-25, намного опередившая свое время, казался тогда настолько невероятным и врагу, и нашим союзникам, и даже нам самим, что на Северном Флоте еще до Победы ходили разговоры о «подводных силах коммунистического Марса», или наших потомках из будущего, приславших корабль с экипажем на помощь Советскому Союзу в этой самой страшной и тяжелой войне. Я сам был свидетелем того, как в Токийском заливе, после подписания капитуляции Японии, где я присутствовал в качестве переводчика, американский адмирал Нимиц абсолютно всерьез просил поделиться тайной «межвременных контактов», которые, по убеждению американцев, не могут быть достоянием одной страны, а лишь всего человечества. Ответ Лазарева, со смехом давшего союзникам совет лечить своих экспертов от шизофрении, тогда показался мне абсолютно истинным. Но уже после, он сказал слова, смысл которых я сумел понять лишь много позже.

Он сравнил время с рекой, в которую нельзя войти дважды — ведь она течет, меняется! И если вы сумеете переместиться назад и что‑то изменить, то само течение станет другим. Но тогда не будет существовать и того будущего, из которого вы пришли, а значит, и вас самих. Но тогда и изменения истории не будет — некому его произвести! Нарушается причинно — следственная связь, возникает парадокс.

Которого можно избежать — представив, что «ваше» будущее продолжит существовать, в прежнем русле. А измененное, образует новый поток реки времени, как бы не ваш, но «параллельный» мир!

И нет никакого Критического Парадокса, могущего разрушить мир при изменении. Чего не понял Солженицын, когда украл идею одного из наших будущих романов. Настолько боящийся что‑то изменить, что это выглядело просто подлостью, а также отсутствием логики: ну от чего он решил, что запретны лишь собственные прямые действия пришельца из будущего, а не косвенные последствия его действий, и даже самого его появления?

Но если Парадокса нет, и историю можно менять — то где тогда предел моральной ответственности за это?