Виктор Храмов - Сегодня - позавчера 4

Рокочет Дегтярь. Оборачиваюсь. Напарник Лошади. Видит мой взгляд. Поджимает губы и качает головой. Не может быть!

Вскакиваю, пригнувшись, бегу в тыл. По предположительному пути пулемётного расчёта. Вот он! Лежит. Живой! Судорожно дышит. Дыра в ватнике медленно расползается кровью. Напротив сердца. Херово! Поднимаю голову бойца. Кровь ртом. Смотрит на меня. Узнал. Что-то сказать пытается. Не надо. Без шансов.

- Погоди. В сердце - мгновенная смерть. Ты как жив ещё?

- У меня сердца - справа. Порок сердца. Потому - толстый.

Бывает же!

- Всё, молчи! Молчи, сказал!

Рву, к чертям, все его обертки одежды. Хватаю противогазную сумку. Это я - в ней гранаты ношу, а Лошадь - противогаз. Вырезаю резину, лью спиртом на рану, на резину противогаза, прижимаю к ране.

- Держи так, Лошадь! Держи!

Повторяю то же - на спине. Пуля - навылет. И если на груди - дырочка, то на спине - уже яма кровавая. Лью спиртом.

- Не дёргайся! Пру-у! Стой смирно! Вот. Дай завяжу! Блин, что бинты такие короткие? И ты - обширный! Терпи, сука! Я из-за тебя тир пропустил, гад! Теперь тебя ещё и в тыл тащить! Что ты пули грудью ловишь? Скучно стало? Всё, вставай! Сам, сам! Ножками. Я тебе что, Геракл? Сам иди. Теперь - не помрёшь. Коль сразу не умер. Пошли.

Закинул его руку на плечо, в другую - две винтовки, и все манатки.

- Дед.

- Что?

- Я посмотрел правде в глаза.

- И что ты там увидел?

- Я - ничтожество. Приспособленец. Я знал, что жена гуляет. Знал, что дочь - не мой ребёнок. Знаю.

- Она - дочь ректора? Поэтому?

- Декана. Ради того, что у меня есть.

- Что у тебя есть?

- Ничего. Мусор. И сам я - грязь.

- Только достигнув дна, ты сможешь оттолкнуться, чтобы всплыть. А потом - карабкаться к сияющим высотам.

- Зачем?

- Каждый сам для себя решает - зачем.

- А тебе зачем?

- Чтобы ты спросил.

- Дед, не до шуток! Ответь, прошу! Для меня - важно!

- Чтобы жить. Чтобы выжить. Чтобы человеком стать. Человеком жить, не скотиной существовать. И Человеком - оставаться. Понял?

- Понял.

Шли молча.

- А ногу мне прострелил хахаль жены, - сказал Санёк, - я на себя всё взял. А его - все одно на фронт. Жена стала завскладом. Через три месяца её - под суд.

Меня, аж, передёрнуло.

- В мире животных, - не сдержался я, - как можно так скотски жить?

- Все так живут!

- Не все! Только скоты. Живёшь среди них - думаешь что все. Нет. Есть другие. Живут иначе. Для иных целей. У них иные ценности, иная цель, иная жизнь. Собака бежит, на столб нужду справила. И ты - тоже. На столб. Ты - собака?

- Нет.

- А общее есть. А чем ты от собаки отличаешься? Человек ли ты? Не внешность определяет. Не внешность. А дела, поступки и устремления. Что достойного Человека было в твоей жизни? Представ перед Богом, что ты скажешь ему? Жил, жрал, спал, болел, умер? Чем отличился от скотины безмозглой?

- Ничем.

- И я о том же. Высшее образование не делает тебя высшим. Высокие стремления делают Человеком. У тебя ещё есть шанс. Не упусти его.

- Ради чего?

- А ты - решай сам. Стоит оно того?

Разговор совсем оставил бойца без сил. Он уронил голову, повис на мне, но хотя бы ноги переставлял. Подхватил его под "талию", потащил. Время идёт, там - бой. Ребята воюют, а я тут тащу кусок дефектного сала к коновалу. Надо же, сердце с другой стороны!

Вот и лазарет. Раненные лежат, сидят и стоят всюду. Первичную сортировку осуществляла женщина в белой марлевой повязке. Всё остальное - нарукавники, халат, фартук - всё было в крови. Подвожу Лошадь к ней. Она видит повязку на бойце, глаза её - увеличиваются, машет на палатку. Веду к палатке. Внутрь меня не пустили, отобрали Лошадь. И, хорошо, что не пустили. Такая вонь, даже - смрад, крики боли, запредельные. Захлёбывающийся, нечеловечный крик человека, который испытывает боль, которую не может выдержать. Меня передёрнуло. Меня - маньяка-живодёра! Меня, который людей десятками в фарш переводил за секунды!

Вышел. Опять передёрнуло, как от холода. Весь в мурашах. Не заметил, что стою, закрыв спиной проход. За что тут же и получил толчок в спину. Понял, что это не "наезд" и даже не повод для драки - сам виноват. Посторонился.

Вышедший Айболит, что на дереве сидит - вот кто реально живодёр! В крови с ног до головы, красные глаза маньяка смотрят маниакально в точку, ничего не видя. Лицо - бело-синюшное. Окровавленными по локоть руками хлопает себя по одежде, укрепляя себя в образе актёра треш-ужастика.

Наконец, я догоняю, что он курево ищет. Не, не живодёр он. Человек. И ему это - не легко даётся. Достаю свою спиртовую флягу, наливаю в колпачок, беру доктора Живаго за подбородок, пальцами раскрываю ему рот, вливаю спирт. Кашляет, стеклянный блеск глаз пропадает. Осмысленным взглядом смотрит на меня:

- Охерел! Мне ещё сколько операций!

- Тут пять капель. А если с катушек слетишь? Покури лучше, Айболит. Отпустит. Потом пойдёшь дальше ноги пилить.

Даже его передёрнуло. В глазах Айболита опять блеснуло. В этот раз не стеклом - влагой.

- Наркоз ещё вчера кончился. И спирта уже нет. Не могу я больше!

- Так, Живаго, я тебе не исповедальник, чтобы мне плакаться! Ну, соберись, боец! На, ещё хлестани!

- Нельзя мне. Я же - непьющий. Развезёт. А там - люди.

- Давай сюда, - отобрал я у него пачку папирос. Вымажет всё в крови, её, кровь, и курить будет. Выбил ему папироску, "сломал" мундштук, как принято, прикурил, сунул в рот доктору.

- Лучше? - спросил его.

Он кивнул, с наслаждением затягиваясь. Пачку сунул обратно ему в карман.

- Ну, бывай, Айболит. Не скисай. Бой только начался.

- Покури моих, боец!

- Бросил! - крикнул я ему, помахав ручкой, типа - пока-пока!

Попадёшь в руки такому вот аспиранту-интерну! А, альтернативы - нет. Армии нужны сотни тысяч врачей, медперсонала. Не было столько у молодого Советского государства. Всякие профессоры Преображенские гордо сделали ручкой, как я сейчас. Возможно подготовить за 20 лет сотню тысяч квалифицированных хирургов? Нет. Тысячу - может быть. Сотню тысяч - нет. А от каждого из этих коновалов со скальпелями наперевес, зависят жизни и судьбы миллионов бойцов. А он - просто студент. И не имел опыта операционной работы до войны. Теперь - этого опыта - завались. И ещё сегодня навалит. Может быть, и можно было спасти ногу тому бойцу. Если бы он был один. Можно было бы собрать осколки кости, наблюдать. Но, нет антибиотиков, нет лекарств. Наркоза, тупо - нет. Если не отхерачить по сустав - умрёт от гнили. Сгниёт. И не все умеют жить с гангреной, как я. Обычно это - смерть. Мучительная.

А антибиотики уже есть. Уже промышленно производятся. В САСШ. Но, они их нам - не продают. В Германию, через латиносов, продают. А нам - нет. Союзнички, гля! С такими друзьями - враг не нужен. У них, по "рядовому Райну" судя, на поле боя - капельницы ставят. У нас - бинты стирают мылом для повторного использования. Не потому, что у нас не умеют. Нет ничего! Фармацевтическая промышленность - та же химическая промышленность, если не сложнее. А у нас все 20-е, 30-е годы - блокада. Санкции. С нами торговала только Германия, и то, только до Гитлера. У остальных - санкции. А самому - не разорваться. Не преодолеть, как ни старайся, отрыва в высокотехнологических отраслях. За время смуты, революций и хаоса гражданской войны все против всех, страна так была отброшена далеко назад, что за 2-3 пятилетки - не догонишь. Никак. Вот и нет у нас ни химии высокотехнологичной, ни электроники, ни логистики. Не могли мы нашлёпать нужного количества грузовиков. Физически - не могли. Когда в СССР появилось промышленное моторостроение? Автомобильная промышленность? Десять лет назад. Только десять лет. А у наших заклятых "друзей"? Вон, даже немцы, несмотря на то, что автомобилестроение - фишка нации, и то не стесняются массово использовать чужую, не немецкую технику. Не хватает своей. А у нас - откуда возьмётся?