Владимир Бабкин - Новый февраль семнадцатого

Впрочем, другого варианта, на чем лететь в Могилев у меня не было. А жаль, кстати. Был бы на аэродроме запас водорода…

При всей величественности «Ильи Муромца» в масштабах этой эпохи и проверенной надежности именно этой конкретной машины, аэроплан серьезно уступал находившемуся в ангаре летной школы дирижаблю «Гигант». Да, лететь на дирижабле мне было бы куда спокойнее, ведь радиус действия дирижабля куда больше и он без проблем меня мог бы доставить и на тысячу двести километров, а уж предстоящие нам шестьсот были бы для него сущим пустяком. Да и при грузоподъемности дирижабля в 9 тонн того же Джонсона можно было бы в Гатчине не оставлять.

Но воспользоваться этим транспортом длиной в 114 метров я никак не мог. Дело в том, что шеф Главного военно-технического управления и по совместительству полевой генерал-инспектор Императорского Военно-воздушного Флота Великий Князь Александр Михайлович считал, что дирижабли очень опасны, и вообще перспектив применения у них нет, а потому распорядился не отпускать водород гатчинской офицерской авиашколе, ввиду его дефицита и нехватки оного на фронтах, где водород шел на заполнение змейковых аэростатов.

Кстати говоря, зная историю вопроса, могу сказать, что дирижабли даже на водороде были не опаснее современных мне самолетов. Те же самолеты, например, регулярно терпели катастрофы по всему миру, однако это же не служило поводом для запрета авиасообщения под формулировкой об опасности полетов на самолете? Да и, тем более, если решить вопрос с гелием, то…

Мои раздумья прервало появление внизу еще одного городишка. Судя по всему крупного железнодорожного узла. Дернул за рукав проходившего мимо Марселя Плиа и вопросительно показал вниз.

Тот кивнул и прокричал:

— Станция Дно!

Станция Дно. Вот значит, как переплетается история. Я лечу над станцией Дно на встречу с царем, который, если я не успею, послезавтра будет на этой самой станции, обложенный мятежниками, как волк флажками. Гримаса судьбы.

— Саша, тебе телеграмму принесли.

Александр Павлович озадаченно посмотрел на сестру, которая протягивала ему бланк. Развернув его, он с удивлением прочитал следующее:

«Доктору Кутепову Александру Павловичу.

Дорогой коллега!

По проверенным данным в Петрограде начинается эпидемия красной чумы. Первый очаг эпидемии отмечен в Таврическом саду и его окрестностях. Симптомы — возбужденность, жар, зуд, лихорадка, агрессивность, склонность к разрушению. Отмечены случаи безумия и массового помешательства. Болезнь очень заразна и передается в местах большого скопления людей — на рынках, в очередях, в толпах, на демонстрациях. Повышенная смертность среди зараженных.

Я знаю, что сегодня Вам предложат возглавить сводный карантинный отряд из трех бригад с одним карантинным аппаратом — соглашайтесь. Позже вам поступят еще 24 карантинных аппарата — заклинаю вас, перед тем как отдавать половину, убедитесь в том, что ваша половина нормально работает.

Не спешите слепо выполнять распоряжения главного врача Петрограда — к вечеру эпидемия оставит столицу без всякого управления. Вся надежда на вашу сообразительность, твердость и верность клятве врача.

Действуйте решительно. Мобилизуйте здоровых врачей и санитаров. Отстраняйте растерявшихся, малодушных и имеющих симптомы заражения красной чумой. Назначайте здоровых и решительных. Принимайте под свое начало другие карантинные отряды.

С целью препятствования распространению красной чумы удаляйте людей с улиц и площадей и призовите всех переждать эпидемию дома или в местах постоянного пребывания.

Для обеспечения карантина обязательно возьмите под контроль Министерство путей сообщения, Николаевский и Царскосельский вокзалы для приема следующих к Вам на помощь карантинных бригад из провинции. Вам необходимо обеспечить карантин в Петрограде в первые два-три дня эпидемии.

Надеюсь и верю в Вас. В Ваших руках жизни и судьбы миллионов людей. Да поможет вам Бог!

Искренне уважающий Вас,

Доктор Романов Михаил Александрович, профессор медицины, г.а., в.к.»

Итак, я лечу в Могилев, и даст Бог, к вечеру буду там. Выходит у меня есть шанс встретиться с ним и попытаться отговорить от поездки. Благо аргументы у меня имелись. Но, главная, на мой взгляд, проблема заключалась вовсе не в том, чтобы успеть, и даже не в том, чтобы уговорить царя остаться в Ставке, а в том, чтобы убедить его анонсировать и провести необходимые стране реформы.

Ведь, допустим, меня все же получится его задержать в Могилеве, получится его растормошить и он сможет, опираясь на армию, восстановить порядок в стране. Хватило же у него духа подавить революцию 1905–1907 годов? Проблема, однако, заключалась в том, что опираясь на одну лишь силу подавить Февральскую революцию уже невозможно и мне, как человеку знающему историю на 106 лет вперед, все это совершенно очевидно. Возможно, более очевидно, чем кому бы то ни было в этом мире в это время.

И очевидность эта буквально кричала о том, что России нужна не только сильная авторитетная власть, но и энергичные популярные в народе реформы. Реформы, которые смогут дать ответ на коренные вопросы и смогут двинуть страну по пути к построению более справедливого общества. Иначе процессом построения такого общества займутся большевики. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Но это я могу рассуждать о плюсах и минусах того или иного пути, перечислять победы и трагедии, размышлять над тем, что было бы если бы что-то было сделано иначе, если бы было принято другое решение или состоялось/не состоялось то или иное событие. У меня есть такая возможность и у меня есть примеры реального развития общества после 1917 года.

А русский мужик не знает будущего. Он просто хочет правды. Простой и понятной ему правды. И уже готов действовать для этого. Если царю и удастся усмирить бунт силой, социальная революция будет лишь отложена. И если между революцией 1905–1907 годов и Февральской революцией прошло десять лет, то теперь власти уже никак не удастся отсрочить революцию дальше, чем на осень 1917 года невзирая ни на какие репрессии. В условиях продолжающейся войны и положения дел в обществе новую революцию вполне можно ожидать уже летом, после первых же поражений на фронтах.

Поэтому разрешение революционной ситуации февраля 1917 года не может лежать в сфере чисто силовой и решительность в вопросе успокоения России вовсе не заключалась в том, чтобы сдвинув брови бросить на Петроград и Москву полки, потопив бунт в реках крови. Даже если такие полки найдутся и не переметнутся на сторону восставших или не разбегутся по дороге (что далеко не факт, зная реальную для меня историю), чисто силовой сценарий лишь усугубит ситуацию.