Владимир Бабкин - Новый февраль семнадцатого

«На все воля Божья. Я родился 6 мая, в день поминовения многострадального Иова. Я готов принять мою судьбу». Эти слова Николая Второго были последними, которые услышал до отречения его дядя, Великий Князь Александр Михайлович, предостерегавший его относительно приближающейся революции. И в этих словах был весь глубинный смысл той атмосферы обреченности и отчаяния, которые распространялись вокруг царя в последние месяцы перед революцией.

Он, похоже, все для себя решил. Не знаю, кем он себя чувствовал в эти дни. Вероятнее жертвенным агнцем, чем мессией или пророком. Некоей искупительной жертвой, которая должна быть принесена для спасения России? Возможно. Не было в его глазах того божественного огня, который поднимает миллионы и ведет их на подвиг. Лишь пепел…

— Итак, ты испросил срочной аудиенции…

Голос его сух. В словах слышится усталость.

— Да, Государь.

— Настолько срочной, что ради нее ты преодолел за один день шестьсот верст и пережил столько опасностей?

— Да, Государь.

Николай внимательно смотрит мне в глаза.

— Что-то стряслось или должно случиться?

— Государь, откажись от своего намерения сегодня выехать из Ставки в Петроград. Железная дорога блокирована мятежниками. Я предпринял головокружительное путешествие в том числе и потому, что не смог проехать по железной дороге.

Царь парировал слегка иронично:

— Я не верю, что какие-нибудь скоты посмеют остановить поезд самого Государя. К тому же со мной будут мои гвардейцы.

Качаю головой.

— Для того, чтобы остановить поезд в чистом поле нужно лишь блокировать пути впереди и сзади. Например, опрокинуть вагоны. Дело не хитрое.

Император сидит недвижимо. После некоторой паузы бросает:

— Меня сегодня решительно все уговаривают не ехать. Почти все…

— Почти?

Печаль и отблеск какой-то обиды скользнул по осунувшемуся лицу Хозяина Земли Русской.

— Алексеев, например, совсем не против этой поездки…

Пробую провести разведку боем.

— Государь, есть человек, который самым решительным образом будет тебя уговаривать отказаться от поездки и остаться в Ставке. И человек этот, как ты правильно отметил, преодолел сегодня шесть сотен верст, трижды был на грани гибели, рисковал жизнями верных тебе людей только для того, чтобы убедить тебя, мой Государь, не делать этой фатальной ошибки!

Николай неопределенно пожал плечами.

— И человек этот, понятно, ты? И что же ты мне хочешь сказать? Что может перевесить мою решимость выехать немедленно и мое беспокойство о больных детях? Ты мне будешь рассказывать о беспорядках в Петрограде? Но это не повод отложить поездку. В Царском Селе беспорядков нет и гарнизон верен мне. В провинции пока особых бунтов не отмечено. И я уверен, что мне гарантировано расчистят путь к Царскому Селу не смотря ни на каких бунтовщиков.

— Никки, но зачем тебе пытаться прорваться в Царское Село? Зачем августейшему семейству сидеть и ждать твоего возможного прибытия в то время, когда смертельная опасность нависла над их головами? Не разумнее ли было бы вывезти их в Могилев, под охрану георгиевского батальона?

По-прежнему никаких эмоций на его лице.

— Я рассматривал этот вариант и даже дал команду готовить отъезд семьи из Царского Села, но потом вынужден был отказаться от этой идеи. Цесаревич очень плох. Да и девочки больны. Для них в таком состоянии очень опасна зимняя поездка. Я не могу рисковать их здоровьем.

Зайдем с другой стороны.

— Но разве безопаснее оставлять семью и, в особенности, Наследника Престола в зоне непосредственной близости от очага мятежа? Не далее чем завтра мятежники будут в Царском Селе! Родзянко предупреждал о…

В глазах Николая мелькнул стальной блеск, но он с усилием подавил вспышку гнева и подчеркнуто спокойно ответил:

— Я не желаю больше слышать о Родзянко, о его письмах, телеграммах и предупреждениях. Я. Не. Желаю. Точка.

Я уставился на «обожаемого монарха».

— Это, позволь спросить, почему же?

Царь вновь раздельно произнес:

— Потому, что я не желаю. Это моя самодержавная воля и оставим эту тему.

Возникла пауза, и я лихорадочно разрывался между желанием расхохотаться или покрыть его венценосное величество многоэтажным загаром. Разговор явно смещался в эмоциональную сторону. Вот тут нужно быть очень осторожным и внимательным к словам. Я совершил этот дикий вояж не для того, чтобы он меня тупо выгнал из поезда. Поэтому стараюсь аккуратно, но в то же время продолжаю раскачивать его эмоционально.

— Как прикажешь, Государь. Твоя воля — закон в нашей благословенной Империи. Жаль только, что не все эту волю признают.

Николай очень раздражен, но старается говорить, не показывая внутреннего огня.

— История знает массу примеров, когда даже самым лучшим правителям приходилось время от времени подавлять мятежи. В этом нет ничего сверхъестественного. В мое царствование уже была подавлена одна революция, и я не вижу причин, чтобы в этот раз было иначе.

Отмечаю этот разгорающийся внутренний огонь и продолжаю раскачку.

— Нет, Никки, нет, кое-что все же изменилось с тех пор. Тогда войска оставались верными Императору. Смею тебе так же напомнить, что, невзирая на верность армии, та вспышка волнений и восстаний продлилась целых два года. Даже если сегодня или завтра не победит революция и власть удержится — сможет ли Россия выдержать два года бунтов в условиях третьего года мировой войны, когда истощены ресурсы и озлоблены подданные? Боюсь, что сегодня в столице, а завтра и в Царском Селе озлобленных подданных будет слишком много. А войск, которые ты посылаешь для подавления мятежа, напротив, слишком мало. Они не справятся.

Самодержец, явно неосознанно протянул руку к кофейной чашке, но, не взяв ее, погладил край стола.

— Генерал Хабалов проявил отсутствие воли. Столица кишит смутьянами, а войска растеряны отсутствием твердого командования. Назначение Хабалова было ошибочным. Генерал Беляев также долго слал успокаивающие телеграммы, и момент для быстрого усмирения бунта был упущен. Но сегодня в Петроград отправится генерал Иванов и, я уверен, что он сможет недрогнувшей рукой восстановить порядок в городе и окрестностях.

Николай встал и подошел к окну. Затем продолжил.

— Мои данные говорят о том, что размеры волнений сильно преувеличены. Во всем виновата паника и растерянность власти в столице. Они нуждаются в твердом и решительном руководителе. Потому я и назначил генерала Иванова. А количество войск… В таких ситуациях все решает не количество штыков и сабель, а моральное превосходство. Уверен, что излишне ставить вопрос о том, у кого большее моральное преимущество — у солдата, который верен своему Императору, или у мятежника, который думает лишь о воровстве и разбое. Как только в столице появятся верные мне войска, мятеж быстро пойдет на спад, а бунтари разбегутся как крысы.