Наталья Болдырева - Ключ

— Ну, как знаешь. — Джеймс не мог скрыть досады, отнял и бросил соломинку наземь, — если что… приходи в монастырь.

Когда Авил пришёл домой, к нему подбежал Том. Мальчишка всегда встречал его с мельницы. Крепкий и стройный, как молодой тополь, паренёк не избегал работы и обещал стать отличным помощником.

— Как отец, Том?

— Уже лучше, дядя Авил. Идёмте, мама на стол накрывает.

В большой столовой на первом этаже собрались обе семьи. Только мельник Джон, сломавший на днях ногу, обедал у себя в комнате. Авил наскоро вымыл руки, пригладил волосы и сел за стол. Прозвучала короткая молитва, и два десятка ложек одновременно ударили по мискам. Обед, как всегда, проходил в молчании, и даже дети не очень-то шалили. Лишь налив в кружку эля, Авил позволил себе откинуться на спинку стула и слегка распустить шнурок на жилете. Жена Джона принялась убирать со стола, ей помогали многочисленные дочери. Провожая взглядом маленькую Юдит, которая также не хотела оставаться в стороне и потому несла корзинку с ножами и ложками, Авил подумал, что именно такой и будет его дочь. У него уже было шестеро сыновей, но, Боже, как приятно, когда по дому бегает маленький ясноглазый колокольчик, задорно смеётся и вешается отцу на шею, не считая это глупыми нежностями. Улыбнувшись своим мыслям, он встал, поцеловал жену Софью и пошёл наверх, навестить Джона.

Выпив эля и поговорив о делах в деревне и на мельнице, два старых друга погрузились в молчание. Авил лениво наблюдал за тем, как солнце, с трудом перевалив высшую точку своего пути, медленно падало куда-то за горы. Джон снова плеснул себе эля, жадно припал к кружке.

«Уже третья сегодня», — невольно отметил про себя Авил. Это было не похоже на Джона.

С грохотом поставив пустую кружку, Джон вдруг выпалил.

— Я хочу, чтобы ты ушёл, Авил!

Авил выпрямился на стуле, пошевелил затёкшим плечом.

— Я и так собирался. Дел ещё невпроворот…

— Нет, я хочу, чтобы ты ушёл совсем!

Джон тыльной стороной ладони вытер внезапно выступивший пот. Авил опешил. Ища и не находя причин, он старался заглянуть в глаза Джона.

— Да что же так?

Ещё ниже опустив голову, Джон прошептал:

— Люди и так бог знает что толкуют из-за того, что я мельник…

— Доминиканцы!

Авил понял всё. Глаза застлала чёрная пелена ярости, горло сжимали мучительные спазмы. Он едва взял себя в руки.

— Могу я забрать лошадь и кое-что из вещей?

Джон вскинул голову. В глазах его стояли слёзы.

— Боже, да бери хоть всё!

Авил коротко кивнул в ответ. Спустившись в зал, понял, что никому ничего объяснять не нужно. Софья, зарыдав вдруг, кинулась упаковывать вещи, сыновья тащили сундуки и корзины к телеге, домовой вывел из стойла лучшую лошадь. Руки, словно забыв привычные движения, путали упряжь.

— Дядя Авил, дядя Авил!

Авил, проклиная всё на свете и чёртову упряжь в первую очередь, обернулся на зов. Томми, взмахнув руками, резко остановился, глубоко вздохнул, восстанавливая дыхание. Помедлив, Авил протянул руку и взъерошил шевелюру мальчишки. Том привычно улыбнулся, но тут же нахмурился.

— Я тут подумал, дядя Авил, может, мне к вашим сбегать, предупредить?

Два старших сына Авила уже обзавелись своими семьями и жили отдельно, один — в семье суконщика, другой — у печника.

— Ну что ж, беги… Спасибо, Томми.

Тот тряхнул головой.

— До свидания, дядя Авил… Возвращайтесь. А то без вас всё как-то не так будет… Уже как-то не так…

Дом мельника стоял на отшибе. Им не пришлось последний раз проехать по центральной улице деревушки. Лошадь ровно шла в гору — к спрятавшемуся в зарослях можжевельника замку — сидя на передке, Авил спиной чуял тихий и печальный взгляд из занавешенных окон. У последнего поля стайкой воробьёв на ограде нахохлились мальчишки. «Будто на ярмарку провожают», — подумалось домовому. Только вот никто не улюлюкал радостно и не подкидывал к небу сплетённые из соломы шляпы.

Первое, что увидел Авил, въехав в ворота старого родового замка, были ряды телег, стреноженные лошади, костры, разложенные прямо на широком каменном дворе. Здесь собралась почти половина населения долины. В толпе беженцев перемешались бородатые домовые, невысокие и хрупкие лесные духи, кряжистые гномы, страшноватые гоблины и даже маленькие безобидные буки, которые только и умели, что ловить мышей да вечером, свернувшись на стропилах, распевать свои бесконечные песни-сказки. Беззащитные твари путались под ногами, хныча и просясь на руки.

Авила встретили сыновья. Оказалось, что они пришли сюда ещё утром. Враз постаревший мельник, увидав их, всплеснул руками. Кое-как устроив семью — братья францисканцы успокоили домового, пообещав скорый ужин и ночлег, — Авил прошёл к отцу Джеймсу, но не в его маленькую келью, а в Гастингс-холл, зал, носивший то же название, что и замок. Джеймс встретил домового грустной улыбкой.

— Я знал, что ты придёшь.

Авил сокрушённо махнул рукой.

— Куда нам теперь? В горах мы не выживем, да и как нам без людей?

— Есть новые земли. Места всем хватит. — Отец Джеймс горестно вздохнул. Склонился над расстеленной на столе картой. Борей, надувая толстые щёки, гнал корабль сквозь Дуврский пролив прямо в пасть морскому чудовищу. — Ты думаешь, так только здесь? Так сейчас везде, куда дотягиваются руки Иннокентия и «псов» его… — Джеймс взял перо и тонкой твёрдой линией очертил границы. — Ну да ладно. Ещё два дня ждём, может, ещё кто подтянется, а потом вас проводят. Ты удивишься, но это близко.

Когда Авил вернулся к семье, монахи уже успели разнести ужин, и его ждала дымящаяся тарелка. Маленький сынишка Авила держал на руках буку. Неотрывно глядя на огонь огромными золотыми плошками глаз с чёрными точечками зрачков, зверёк мурлыкал свою песню. Мяукающие звуки постепенно превращались в чёткие слова, сплетающие нехитрый узор сказки.

Начинался Исход.

Когда стопка исписанной бумаги достигла значительных размеров, домовой откинулся на спинку кресла и помахал уставшей рукой. Осторожно, будто боясь поломать, согнул и разогнул пальцы, подул на ладонь. Я тоже чертовски устал, и язык у меня уже заплетался как у пьяного, а голова трещала от переполнявших её дат и событий.

— Хуже некуда, молодой человек. Ваши познания оставляют желать лучшего. Разве можно проявлять такое неуважение к истории собственного мира? — Блаженная улыбка на лице Рола противоречила сказанному, он явно остался доволен проведённой работой. Я сам удивился, сколько подробностей прошедших тридцати лет — всей моей недолгой жизни — врезались в память и всплыли, понукаемые настойчивым домовым.

Если об этом мире я не знал ровным счётом ничего, то Рол проявлял небывалую осведомлённость в событиях новейшего времени. Я с трудом придумывал вопросы, а Рол выстреливал их со скоростью пулемёта, заваливая меня именами, которые вызывали лишь смутные ассоциации. Я готов был уже молить о передышке, когда Рол вскочил вдруг, схватил исписанную бумагу и письменный прибор и сунул всё это под кресло. Похоже, мне не суждено было привыкнуть к странностям моего нового друга.