Наталья Болдырева - Вирус [СИ]

Когда за завтраком на ящик ему упало извещение из Хранилища, он даже не сразу понял, что это:

«Уважаемый гражданин Юдин,

на запрошенную Вами книгу поступила вторая заявка. После поступления третьего запроса книга будет оцифрована и переведена из Отдела невостребованной литературы в глобальную сеть Интернет».

Лишь шагнув по ссылке, увидев фотографию обложки, вспомнил так четко, будто это было вчера, а не пятьдесят с лишним лет назад.

Прадед умирал век.

И это вовсе не фигура речи. Отец не помнил деда, скончавшегося от рака, но прадед был всегда. И он всегда был стар.

Маленький Юрик «деда» не любил — все называли его так, потому что самого деда вроде как никогда и не было. Не любил не потому, что дед и на человека не походил вовсе — скорее на слона. Серый, морщинистый, с огромными ушами и длинным пористым носом. Массивный, сидел неподвижно в своем автокресле, медленно жуя пустым ртом. Лишь маленькие, чайного цвета глаза сверкали живо и умно — совсем по-слоновьи.

Не любил потому, что дед был несносен, и сам признавал это. О чем бы ни говорил Юрик, что бы ни рассказывал, дед обрывал его, принимался бухтеть, ругая Юркиных учителей, предметы, что преподавали им в школе, фильмы, которые крутили по визору… И только старые времена были, по его словам, вполне хороши.

Юрик скоро перестал ездить к нему, ссылаясь на неотложные дела в школе, которых и вправду прибавилось. Он переходил из начальной общеобразовательной школы в среднюю профильную и должен был выбирать специализацию, но все профессии не интересовали его совершенно одинаково.

А потом дед все-таки умер.

Конечно же не так вот сразу — он умирал по-старинке. Сперва его хватил паралич, который не поддавался уже никакой, даже самой современной медицине. Деда конечно же с радостью взяли в хоспис, а на ящик Юрке, как и каждому близкому родственнику, упало письмо, где администрация клиники пространно и восторженно расписывала, какой уникальный пациент их дед — еще живое воплощение такой подзабытой болезни как старость.

Но потом посыпались уныло-однообразные отчеты с прикрепленными файлами исследований, вся суть которых сводилась к короткому «без изменений», и Юрик внёс надоедливую рассылку в черный список — как спам.

Года через пол он совсем уж было забыл о деде, когда мать, разливая за завтраком свежевыжатый апельсиновый сок, заглянула отцу через плечо и спросила:

— Сереженька, что это? С флажочком?

Отец раздраженно пошевелил пальцами, и тревожно мигавшее красным письмо отправилось в корзину, а в окне призрачно мерцавшего над столом терминала побежала лента новостей.

— Коммунальщики. Все сказать забываю: дед умер, так они теперь требуют срочной оценки дома для выплаты компенсации по списанию гражданского долга и скорейшего сноса несертифицированного частного строения.

— Частный дом? — Мама пила сок маленькими глоточками. — А разве твой дед жил в частном доме?

— Представь себе! — Отец поднялся, выпил сок залпом и покосился на часы. Юрка шмыгнул на его место, смотреть «взрослые» новости. Отец не заметил, оперся о спинку стула. — Он построил его еще до ввода запрета на частные землевладения и умудрился прожить столько, что теперь это — едва ли не единственный дом вне компетенции коммунальщиков. Сама понимаешь, он у них как бельмо на глазу, а у меня совершенно, ну совершенно нет времени всем этим заниматься. Тыщу раз предлагал: переезжай в город, в квартиру. Так нет же. Придется помогать оценщикам. Там ведь могут случиться уникальные вещи, в этом доме — личное присутствие обязательно.

— О! — мать, улыбаясь, просматривала магазинные каталоги. — Чудак человек… Но ты сходи обязательно. И Юрика возьми, пускай проветрится. Может быть найдете какую-нибудь безделушку… м-м-м… какую-нибудь свежую струю. — Мать как раз занималась редизайном квартиры. — Есть там что-нибудь интересное?

— Милая, ну что там может быть? — Отец приобнял маму за плечи, зарывшись лицом в её волосы. Подняв руки, она обняла его в ответ. — Ничего, кроме хлама. Он же презирал коллекционирование и пренебрежительно относился к искусству.

— Все равно. Сегодня же договорись с комиссией. — Она опустила одну руку, и справа открылось дополнительное окошко мгновенной связи. Абонент был свободен для разговора, отец закатил глаза. — Ну-у-у, — протянула мама, — ну не ленись. В конце концов, это же твой гражданский долг.

И уже в понедельник они были там с целой бригадой оценщиков.

Маленький и тесный, дом основательно пропылился за пол года. Приступая к работе, молодой оценщик в лихо сдвинутой набекрень кепке сдернул тяжелые плюшевые портьеры у входа в гардероб. Медные кольца, клацнув зубами, весело закрутились на штанге. Пыль поднялась столбом, и Юрка чихнул.

— Портьеры, текстиль, не представляют ценности.

Отец подтолкнул Юрика в спину и взбежал по узкой лестнице — просмотреть личные файлы деда.

«…не имеет ценности… ценности не представляет… проверить по каталогу раритетов двадцатого века… ценности не представляет…» — доносилось отовсюду. Разнорабочие щупами подпихивали сваленный прямо на пол хлам к черным пастям медленно переползающих с места на место утилизаторов. Юрик мысленным взглядом обвёл дом, целиком и полностью отданный ему на разграбление.

Итак. На одной из полок кухни красовались семь выстроенных по росту нефритовых слоников. Юрка скорей побежал туда.

Распахнув дверь, он задохнулся.

Фрукты в чашке на столе сначала сгнили, а потом высохли, и теперь тонкий смолистый слой источал странный, дурманящий запах, от которого у Юрки сразу же закружилась голова. Он качнулся, маленькая комнатка, где дед и ел, и готовил сам, по-старинке, на открытом огне, поплыла перед глазами, и Юрка схватился за дверной косяк.

Отдышавшись, подбежал к окну, распахнул, впустив ветерок и ветви цветущей сирени. Перегнулся через подоконник по пояс, зарывшись в них с головой, и только тогда отошел окончательно.

Слоники стояли на своем месте — перед стеклянными контейнерами для хранения сухих продуктов — все семь штук. Чисто-белые в полумраке кухни, на свету они были почти прозрачны, с едва различимыми фисташковыми разводами — как круги на скисшем молоке. Глаза глядели яркими янтарными осколками.

Юрик замер, изучая их.

Зачем ему семь? Ему нужен один, которым можно было бы похвастаться перед друзьями.

Конечно, самый большой был самым красивым. Но он был действительно огромным и с трудом помещался в карман.

Самый маленький походил на карамельку. Утопал в ладони и весь был такой гладкий, без единой грани — его хотелось крутить в пальцах, но ни одну деталь на нем уже нельзя было различить, а крохотные бивни почти уже сточились. Вздохнув, Юрик поставил его обратно на полку.