Дмитрий Дюков - Последний князь удела. «Рядом с троном - рядом со смертью»

— Доброго здравия, боярыня Марья Григорьевна.

— Здравствуй, племяш, обознался ты, азм княгиня Анна Григорьевна Глинская. [55] Анна Григорьевна Глинская — старшая дочь Григория Лукьяновича Скуратова-Бельского (Малюты Скуратова), любимого опричника царя Ивана IV Васильевича, вдова князя Ивана Глинского, двоюродного брата царя Ивана IV. Бо с сестрой мы и ликом подобозрачны, и возрастом схожи. [56] Возрастом схожи — одинаковые ростом (старорусск.).

Да уж, не узнал тётушку, повернулся ко второй женщине, — странно, она выглядела сильно моложе, что-то княгиня путает.

— Простите, боярыня, спутал по молодости. Желаю здравствовать.

— И тебе здравым быть, княжич, милости прошу к нашему порогу.

В беседу вступила Анна Григорьевна:

— Легка ли была дорога, не изнемог ли ты, внук, в пути?

— Спасибо, всё хорошо.

Похоже, старая Глинская заговаривается, видимо, мерещится ей кто-то другой, потому как бабушкой она мне точно не приходится, но спорить совершенно не хотелось, и я продолжил:

— Как вы себя чувствуете, бабушка?

— Что ж ты сызнова-то облазнился? [57] Облазнился — напутал, впал в заблуждение ( старорусск. ). Али двоение в очах, али разум запнулся? Аз есмь княгиня Анна Григорьевна Глинская, брательница твоя троюродная по батюшке, возможно ли сие тебе уразуметь?

Я совершенно не понимал, кем мне она приходится, но на всякий случай согласно покивал головой. Тут вступила Марья Григорьевна:

— Сестрица, не бранись на сирого отрока, сице же он припуган, онемел аж.

— Ступай до палат, княжич, располагайся, да почивай покойно, а там опосля молебна и вечерять пора наступит.

Приветливо указав мне рукой на хоромы, зашептала сестре:

— Сказывали же люди, слаб умом Димитрий, да хвор телом, а ежели со страха на него падучая придёт? У него и так с дороги в очах двоится. Какие басни учнёт чёрный люд баять?

Я поплёлся в сторону деревянного терема, но тут, вспомнив главную весть, выпалил:

— У Серпухова татар разбили, одолело врага наше воинство!

— Слава Господу, смилостивился царь небесный, даровал оборение неверных!

Боярыня, истово крестясь, закричала степенному приказчику, что пересчитывал кули на возах:

— Микитка, беги к попу, отцу Никодиму, дабы не вкушал ничего, да облачился торжественно, благодарственный молебен служить уготовился.

При этих словах и так протекавшая на подворье сумятица многократно усилилась, превращая запутанную разгрузку и приём груза в настоящий хаос.

Слуги провели меня в одну из пристроек дома, где я и несколько моих людей разместились. К счастью, до ужина никто с расспросами не лез, а беседа при вечерней трапезе протекала в формальной форме, что позволяло отделываться краткими ответами. Образ слабоумного ребёнка надо было разрушать, и мне приходилось вслушиваться в застольную беседу сестёр, чтобы в нужный момент блеснуть огромными для этих времён познаниями. При переходе разговора на хозяйственные темы стало ясно: время пришло. Выслушав сетования о затруднении проверки счётных записей отгруженного, принятого и запасённого, я торжественно предложил свою помощь.

— Ты, батюшка, счётной грамоте учён? — подивилась княгиня. — Нам-то с сестрами в младых летах не до того было, то молодших нянчили, а то пряли али ткали. В зрелых же годинах неудобь сие постигать.

— Ну как же. Я отлично знаю математику. Могу в уме считать, если надо.

По распоряжению хозяйки ключники принесли записи, представлявшие собой длинные, накрученные на деревяшки свитки. Их развернули, и на меня нашла оторопь. Буквы я еще мог с грехом пополам разобрать и сложить, но вот цифровая запись предстала в виде какого-то шифровального кода. Ряды клеточек, как для игры в крестики-нолики, с хаотично расставленными внутри буквами перемежались странными закорючками.

— Что сие?

Младший ключник заглянул через моё плечо и сказал:

— Хлебная роспись. Принято в амбар внове две сотни и пяток четьи ржицы с пол-полтретью осьмины. Выдано шешнадцать четвертей с осьминою, да семи разов по тридесяти семь четей без полуосьмины, тако всё и роздано.

— А арабскими цифрами нельзя записать? — тут я вспомнил происхождение современных счётных символов. — Или индийскими?

Понадеявшаяся на меня и обманутая в лучших чувствах Анна Григорьевна разозлилась:

— Какие ж тебе цыфири потребны? Мы, чай, не в Ындее, а на Руси, и счёт наш исконно словенский. Аль и про учение счётное ты лжу сказывал, насмехался над нами?

В очередной раз я, похоже, крепко сел в лужу. Отступать не хотелось, и мне пришлось потребовать ещё раз прочесть приходно-расходную запись. В уме сразу стал складывать целые числа, решив разобраться с дробными потом. Баланс явно не сходился, выдано было больше, чем принято.

— Сколько раз принимали в амбар зерно?

— Един раз. Две сотни и пяток четвертей да к ним пол-полтреть осьмины, — ответил приказчик.

— И ничего там раньше не лежало?

— Истинно. В пустой клали.

— Значит, со счётом при выдаче ошиблись, меньше выдали.

— Облыжно ты, князь, вину возводишь. Тем дачам многожды видоков ести. Да меры двукратно считаны.

— Да не сходятся твои записи. Принято двести пять четей с малой толикой, а выдано двести семьдесят пять с чем-то, не может такого быть.

— В отдачу пошло две сотни семеро десятков да три четверти с осьминою да полуосьминою.

— Ну вот. Сам сознался. Как ты раздать-то смог больше чем взял?

Ключник поклонился княгине и боярыне и произнёс:

— Дозвольте слово прямое молвить.

— Говори, Тришка.

— Мню, дураки княжича Димитрия счётной грамоте учили, окромя устных складывания да вычета, ничему не обучен. Добрый учитель ведает, да юноту учит, что в честной приимочной полной мере осемь четей, а в отдаточной без обману шесть. Ну а про то, что он знаков цыфирных не розумеет, да буквенные некрепко, сие есть стыдное дело, по родству ево непригоже в бесписменниках ходить.

— Ладно, ступай, Трифон.

Закончила урок арифметики боярыня Годунова:

— Ты, отрок, не тужи. Ежели будешь речи наставников с прилежаньем постигать, то и овладеешь хитрым уменьем счётным. Что небреженьем тебя держали, то на Москве уже ведают.

На этом ужин был завершён, и слуги препроводили меня галереями в выделенную часть хором.

Следующие дни прошли в ожидании возвращения Бориса Годунова от войска. Свободы в этом принявшем доме мне предоставлялось больше, чем в родном, угличском. Даже ежедневные походы в церковь не являлись строго обязательными. К тому же изрядно разносольней был стол, компоненты те же, а разнообразия больше. Вкусно было, несмотря на пост. Особенно хороши были десерты, по сладкому я успел соскучиться. Огромным хозяйством управляла сама боярыня Годунова с помощью старшей сестры. На женской половине терема были слышны детские голоса, но показывать своё потомство гостям никто не собирался. С Марьей Григорьевной, постоянно погруженной в хлопоты по имению, мы встречались редко, совместных трапез больше не проводилось. А пожилую, вдовую княгиню Анну Григорьевну можно было видеть в саду, причём зачастую в одиночестве.