Александр Смирнов - Черный гусар. Разведчик из будущего

— Если я не погибну на дуэли, ваше преподобие.

— Погибнете? — удивился пастор.

— А почему бы и нет?! Звезды не так расположатся, карты не так лягут, да и сам Господь Бог решит, что пришел конец моему пребыванию на этой грешной земле.

— Ежели Господь хотел бы вас забрать к себе, он бы нашел куда более подходящий способ.

Другой способ, отметил про себя Игнат Севастьянович, уже был. Там, в теперешнем будущем. Сейчас судьба давала еще один шанс умереть, но уже в результате лотерей. И все же, что ему предпринять? Поддаться уговорам пастора и, если господин Мюллер принесет извинения, не участвовать или же все же стреляться? В поисках ответа Сухомлинов взглянул на священника, словно тот знал ответы на его вопросы. А между тем пастор доел бигус и отодвинул тарелку.

— Хорошо приготовлено, — проговорил он. — Все же ваша кухарка лучшая в этих краях, барон. И все же я бы предложил вам закончить все это дело по-хорошему. Поскандалили, поругались и разошлись.

— Вас послал господин Мюллер, зная, что я хорошо владею любым оружием, ваше преосвященство?

— Да упаси Бог, господин барон. Господин Мюллер мне так же противен, как и вам. Таким жмотам, как он, незачем жить на этом свете, а гнить нужно в аду. Гореть в геенне огненной!

Экак заговорил, отметил про себя старшина. Гнить в аду, гореть в геенне огненной. И за какие это грехи?

— А перед вами-то чем провинился господин Мюллер?

— Я денег у него просил на ремонт костела. Он не дал. Вернее, давал, но под проценты. Это на дом Божий да под проценты?!

Меркантильные интересы, отметил Сухомлинов. У самого небось деньги под подушкой в чулке хранятся. Игнат Севастьянович взглянул на пастора пристально.

— А может, это, его, того?

— Чего того, господин барон? — не понял священник.

— Пристрелить.

— Да упаси Бог. Пусть живет.

— А может, припугнуть? Так, слегка, чтобы он потом на все службы ходил. Да и на собор во спасение его никчемной жизни денежек пожертвовал?

— Припугнуть? — удивился пастор.

— Припугнуть. Ранить слегка, да так, чтобы вы потом его отходили.

Священник побледнел. Рыгнул. Затем гневно взглянул на барона, потом ударил кулаком по столу и лишь только тогда произнес:

— Да что вы такое говорите, господин барон.

— Ладно. Пошутил я. Стреляться все равно будем. Решение я не поменяю. А уж там пусть сам Бог решает, кому жить на этой грешной земле, а кому нет.

— Эх, господин барон, господин барон, — прошептал священник, — выходит, я вас не убедил. Ладно, так и быть, пойдемте в вашу комнату.

— Это еще зачем? — вспыхнул теперь в свою очередь Сухомлинов.

— Исповедоваться. Ваш противник уже исповедовался. И вскорости прибудет. Кстати, где ваш секундант?

— Почивать изволит, — прошептал Игнат Севастьянович, — умаялся. — Взглянул на пастора: — А здесь нельзя?

— Нельзя что? — не понял тот.

— Исповедоваться?

— Вы странный, господин барон, — проговорил монах, — словно первый день живете. Нельзя. Тайна исповеди.

— Ладно, пойдемте. Надеюсь, эта процедура не займет слишком много времени.

Пока поднимались в покой, Игната Севастьяновича вдруг посетила мысль. А ведь он, если по совести говорить, живет-то в этом теле и в этой эпохе первый день. Там, сначала в царской, а затем и в советской России, все было совершенно по-другому. Дуэлей старался избегать, а если кто и напрашивался, то оба противника старались это дело проделать по-тихому. Предпочитая в основном холодное оружие и ведя поединок до первой крови. Вот только самих дуэлей было раз-два и обчелся. Война Гражданская — там уж не до выяснения отношений. А тут первый день, и сразу в пекло. Повезло, одним словом.

«Интересно, — подумал Сухомлинов, — а что я такое сделал, что мне вот такую судьбу уготовили? Вроде не грешил?»

Вот в чем каяться, когда не знаешь, в чем твой предшественник нагрешил? Общие фразы, удивительно, что пастор поверил. Грехи отпустил, а также посоветовал оставить завещание. Кому? Это уже другой вопрос.

— Вы считаете меня уже покойником, ваше преподобие? — спросил Сухомлинов.

— Нет, конечно, — опустив глаза, пробормотал священник, — но все же. Пути Господни неисповедимы. Мы же не знаем, какой срок вам отпустил Господь.

— А нам и не нужно, — сказал Игнат Севастьянович, — иначе жить было бы довольно скучно. Вот вам, святой отец, не скучно?

— Скучно?

— Ну, да. Вам ведь должно быть скучно. Каждый день одно и то же. Покойники, прихожане, проповеди. Ну, изредка какой-нибудь заблудшей овце, такому, как я — сорвиголове, грехи отпустите. Разве не скучно?

— Не скучно. Ведь и у вас разнообразия как такового нет.

— Зато у меня каждый день может быть последним.

Пастор понимающе кивнул:

— О, да. Вы же гусар. Постоянно рветесь в бой. Геройствуете. А вам это нужно? Вот и сейчас отправляетесь на дуэль, а наследника, которому вы могли бы завещать все это, — настоятель обвел рукой помещение комнаты, — нет.

— Так зачем же мне тогда завещание писать? — уточнил Сухомлинов.

Пастор промолчал. Взглянул в потолок, словно пытаясь сквозь каменный свод разглядеть небосвод.

— Может, пойдем в гостиную? — вдруг переменил тему разговора священник.

— Вы как желаете, господин пастор, — проговорил Сухомлинов, — а я бы хотел остаться.

— Как пожелаете, господин барон.

Пастор встал. Подошел к двери, но, прежде чем покинуть помещение, остановился и взглянул на Сухомлинова, словно пытаясь понять, что у барона на уме. Когда же фон Хаффман подошел к окну, улыбнулся и вышел, старшина на него даже внимания не обратил. Мысли крутились в голове, словно рой пчел. Все перемешалось. Судьба сначала дала шанс пожить новой жизнью, а теперь, выясняется, не надолго.

Информации о бароне было мало. Звали его Адольф фон Хаффман. Служил в полку Черных гусар. К тому же не безразлично относился к спиртному — любил выпить, о чем свидетельствовала головная боль поутру. Скорее всего — бабник, причем такой, который ценит в женщинах не только одну красоту, но и ум. И дамочек в обиду ни одному прохвосту, каким скорее всего являлся Мюллер, не даст.

— Сейчас нужно будет во что бы то ни стало, — проговорил вслух Сухомлинов, — заставить Мюллера извиниться или на худой конец выйти победителем.

Он отошел от окна и опустился в кресло. Достал трубку. Барон очень любил курить, причем курил очень дорогой табак. Сухомлинов попробовал табак на зуб, затем понюхал и только потом набил трубку. Закурил. Выпустил в воздух несколько колечек дыма и втянул их носом. Действительно, очень дорогой табак. Когда-то, еще в годы своей юности, во время Первой мировой войны, ему удалось точно такой же попробовать. Однажды им удалось захватить в плен германского офицера. Тот, как потом выяснилось, был заядлым курильщиком.