Александр Афанасьев - Отягощенные злом 2: Разновидности зла

И еще – знаете, что я понял? На том Новогоднем Балу – ничего между ней и Николаем не было. Не было! Николай, каким бы мерзавцем он не был в этом плане – просто не променял нашу дружбу на это. Не предал. Не рискнул предать.

Он пошел в наступление потом, когда я уехал из Тегерана и сделал это по своей воле, а не по его предложению. Из нашего разговора – последнего перед восемью годами молчания – он понял, что Люнетта мне не особо и дорога, если я оставляю ее в Тегеране. И только тогда, только когда я продемонстрировал свое равнодушие – он решился пойти в наступление и послал за ней самолет. Только тогда, когда я уже был в Швейцарии – он решил что имеет право идти вперед.

Просто потому, что Люнетта ему понравилась на том балу. Да что там понравилась – поразила в самое сердце, а по-другому и быть не могло. Я удивился, если бы было по-другому. Только тогда, когда я своими поступками показал, что дорога свободна – он пошел вперед. Память о Крыме – он не предал, не смог предать.

Я же послал несколько записок из Швейцарии, одну за другой. Потом – увидел в Интернете репортаж из Санкт-Петербурга. И сделал свои выводы…

На двенадцать долгих, очень долгих лет.

А сейчас – мой наркотик – снова со мной. Я – конченый наркоман, доверять которому нельзя. Ни в чем, ни на минуту…

Люнетта – сказала, что ей не нужны эти деньги и ушла. А я остался стоять в лесу, в сосновом лесу. Потом – вдруг мне показалось, что кто-то стоит рядом. Я посмотрел… и увидел Николая… в рваном мундире, забрызганном кровью. Я не смог пересилить себя, не смог заставить увидеть его так… и присутствовал только на официальной церемонии, когда он лежал в гробу как идиот.

Господи… что я вообще несу…

Николай сделал шаг ко мне

– Не подходи… – сказал я – и сделал два шага назад

Николай улыбнулся

– Ты чего, братишка, мертвых боишься? Напрасно. Бойся не мертвых, бойся – живых…

– Прости меня, брат, ладно? – сказал я

– За что? Так даже лучше… я никогда не мог представить себя старым. Смешно, правда? Я даже…

– Я не про это… – я показал в сторону дома

– За что?! – удивился Николай – это я должен просить у тебя прощения. Она всегда была твоей, ты не думай. Это я любил ее, а не она меня. Я не знал, что сделать, чтобы она полюбила меня. И так и не узнал.

– Все равно прости.

– Да брось. Просто – будь повнимательнее. Я тебя здесь не жду…

– О чем ты?

– Да так. О жизни. О вратах милосердия, нам отверзаемых. Пора мне, брат.

– Попроси там… сам знаешь кого. За нас за всех. Хорошо?

– Попроси сам. Только честно, не лукавь. Он – услышит.

Потом – Николай повернулся и пошел за деревья…

На втором этаже дворца, на мощеной итальянским мрамором террасе – что-то горело. Жидкий, почти прозрачный столб дыма – стремился в небо…

Я выбежал на веранду, растоптал костер, поднял обугленный обрывок бумаги. Посмотрел… это было одно из тех моих посланий, которые я отправил из Швейцарии…

Люнетта стояла рядом.

– Послушай… – сказал я – я ничего не хочу, кроме того, чтобы того, чтобы… Короче, я не знаю. Я знаю, что сделанного не воротишь, и с нуля не начнешь… ерунда это все, с нуля не начнешь, просто обман самого себя. Просто у всех должна быть семья. И у тебя, и у меня, и у Сашки – у всех должна быть семья. Это нормально. Я не знаю, к кому за этим идти. А ты?

Люнетта помедлила. Потом ответила

– И я… не знаю.

Я… наверное, я не вправе давать кому бы то ни было советы, тем более в такой деликатной области как семейные отношения. Для того, чтобы их давать – надо самому что-то представлять из себя, создать крепкую полноценную семью самому, вырастить детей и только потом – учить других людей как это делается.

У нас же все наоборот – по городам и весям разъезжают всякие гуру, психологи, авторитеты и учат, как жить. Послушать эти учения – набираются полные залы.

Но я… я наверное кое-то вам все таки скажу. Исправляйте свои ошибки. Не сидите, сложа руки и не утешайте себя тем, что "сделанного не воротишь" – ерунда это все. Признайте свои ошибки, потом встаньте и начните делать что-то, чтобы исправить их. Со словами "сделанного не воротишь" можно встретить бессмысленную и очень безрадостную старость…

Вот и мы – начали исправлять свои ошибки.

Мне выделили гостевой домик и отныне – я все ночи проводил там. Нехорошо – быть наркоманом.

Днем – я занимался чем-то по дому, или с детьми. Вечером – мы собирались вместе, как нормальная семья и говорили о чем-то. Жарили мясо.

Потом – настала пятница, двадцать шестое июня – и мы отправились в Бухару. Я сходил и пригнал старый ФИАТ, который взял с боем у местных грабителей. Он так и стоял у дороги, где я его бросил с ключами в замке зажигания – никто его не заметил, и никто на него не позарился. И мы вчетвером – отправились на весь день в Бухару…

Бухара – город древний, один из древнейших городов на земле, ему около четырех тысяч лет. Он почти равен по древности Дербенту, Иерусалиму и Дамаску. Все эти города – находятся на территории Российской Империи – и я очень советую посетить их все. [58]Чтобы почувствовать неспешное течение времени.

Мы просто ходили по городу. Смотрели мечети, посмотрели ханский дворец Арк, возле которого были наши казаки, зашли на рынок Токи Саффорон, где торговали книгами и старинно утварью. Смеялись. Что-то покупали. Перекусывали у уличных торговцев – в некоторых местах висели плакаты, призывающие не питаться на улице в антисанитарных условиях, но всем на это было плевать, и нам тоже. Мы просто вели себя как обычная семья – или по крайней мере талантливо делали вид.

Потом… потом была мечеть, точнее медресе Кукельдаш с большим открытым двором… это был комплекс Ляби-хауз, расположенный рядом с торговой улицей, здесь были два старейших медресе – Кукельдаш и Диван-беги и памятник Ходже Насреддину, хитрому рассказчику, который пообещал бухарскому эмиру за мешок золота за двадцать лет научить осла богословию, рассудив, что за двадцать лет умрет либо он сам, либо осел, либо эмир – а вот золото дадут ему прямо сейчас. Это была площадь, и солнце весело светило, но не жгло, и фонтаны раскрывались посреди площади дрожащими, искрящимися мимолетными цветами, и дети бегали голыми ногами по холодному мрамору ограждения. И мы шли как раз к памятнику, но остановились у фонтана, потому что я решил бросить здесь монетку, чтобы загадать желание… я не знал, принято здесь это или нет, но если даже и не принято, то разве я не могу быть основателем хоть одной традиции в этом городе с четырехтысячелетней историей? И бросил монетку – но загадать желание не успел, потому4 что холодом повеяло справа и я инстинктивно обернулся…