Александр Золотько - Цель - Перл-Харбор

Ладно, пусть он даже и не пытался сбежать и не помогал сбежать своему стрелку. Пусть даже Майский действительно погиб в той деревне — пусть. Но ведь от этого преступление капитана не исчезло, не стало меньше. Он разменял жизнь Алексея Майского на благополучие своей семьи.

Жену и детей ведь и так бы освободили, сколько может продолжаться отступление? Ну, еще месяц. Ну, два… Вон, вроде бы сегодня наши перешли в наступление. Даже на Западном фронте вроде бы затишье и положение стабилизируется. К Ленинграду немцы не прорвались, завязли. Могла жена Костенко месяц-два подождать? Ничего бы с ней не случилось.

А Майский — убит.

Погиб, спасая семью капитана. Это если верить Костенко. Если не бросил он младшего сержанта…

Сухарев еще раз глянул на капитана. Нет, не похоже. Не похоже, чтобы такой человек мог бросить раненого просто так. По трусости или ради выгоды… Его в полку уважали. Вон, даже к ордену представили, на новую должность рекомендовали. Замкомполка, а там и до командира полка рукой подать.

Но ведь он взял с собой Майского. Значит, на его совести смерть младшего сержанта. Виновен — должен отвечать. Должен нести наказание, иначе все теряет смысл. Все, на чем держится дисциплина в армии, на чем держится государство.

Неотвратимость наказания.

Защита невиновного и наказание виноватого. И все перед законом равны: солдаты и генералы — все. Побежал солдат во время боя, струсил — виновен. Под суд. Или даже пристрелить его во время боя, если оказался он не только трусом, но и паникером.

Командир не просто имеет право, но даже обязан это сделать. Обязан. А если командир побежал? Струсил, попытался спрятаться, отсидеться в окопе? И его нужно наказывать. Сорвать петлицы и нарукавные знаки перед строем его подразделения или даже части… И спросить у бойцов — оставить ему жизнь, дать шанс, отправить в бой или кончить прямо здесь, у них на глазах?

Это честно. Это правильно.

Сухарев видел таких командиров, даже задержал нескольких, когда в составе передвижной комендатуры отлавливал дезертиров в толпе беженцев и бесконечного потока отступающих. Полковник, нацепивший гимнастерку рядового, майор, пытавшийся прикинуться штатским… Было? Было… Было.

Недавно сообщили, что арестован генерал армии Павлов и другие начальники Западного фронта. Будут наказаны… Будут, обязательно будут. Иначе как?

Если солдат виновен — его наказывают. Если взводный допустил поражение своего взвода, недоглядел за противником, не обеспечил бойцов боеприпасами — его наказывают. А генералы что, из другого теста?

Нет.

Если неправильно командовал, если по его вине погибли люди, если враг из-за его плохого командования занял советский город, прорвался в тыл других советских войск — жалеть генерала? Нет, никогда.

Сухарев с самого начала войны думал об этом. Пытался понять — как все получилось, как прозевали удар. Генералы проглядели, иначе не получалось объяснить.

Тот самый полковник, переодевшийся в рядового, кричал, правда, в истерике, что это Сталин, что это он виновен в разгроме… Ему ведь сообщали. Сам полковник наверх писал рапорты…

Сталин?

Конечно, на него все можно свалить. Не послушал, не сделал. Но подождите, товарищи дорогие, как же все просто у вас получается. Если виновен Сталин, то он везде виноват — и на Западном фронте, и Южном, и на Юго-Западном… Одинаково виноват. Но ведь не одинаково получилось.

Западный фронт, фронт генерала армии Павлова — разгромлен полностью. Уничтожен. Бои идут уже возле Смоленска. А Юго-Западный — дерется. Отступает перед превосходящими силами немцев, но дерется. Не потерял всю авиацию на аэродромах в первый день войны. Только Западный вот так пострадал…

Сталин там виноват? А на Юго-Западном — не виноват? Или Кирпонос сумел исправить ошибки партии и правительства? Каждый должен отвечать. Вот, скажем, боец. Поставили его на пост, не предупредили, что враг может напасть. Нет, в принципе, каждый боец знает, что враг может напасть, должен к этому готовиться, но то, что вот этой ночью враг нападет — бойца не предупредили. Не смогли, не успели — неважно…

Важно то, что солдат… Проспал. И его зарезали спящим. Командир виноват? Нет, виноват, конечно, что не разглядел в бойце слабость, расхлябанность… Но его вина куда меньше, чем вина самого часового. Проспал, сам проспал, по своей вине…

Или не проспал, а увидел супостата, схватился за винтовку, только она не выстрелила. Не почистил ее солдат. Не починил перед караулом. Опять виноват. Ви-но-ват!

А генерал и его дивизия-армия-фронт? Это тот же солдат и винтовка. Дали генералу армию, сказали: вот, воюй, это твое оружие. А если генерал проспал или довел свое оружие до такого состояния, что оно и стрелять не смогло… или стреляло плохо… Виноват — должен быть наказан.

Это Сухарев понял, это считал правильным. А все остальное… Все остальное — потом. И мысли о том, что эти его мысли о виновности генералов, они ведь тоже… не совсем закончены.

Если генералу вручили фронт, как оружие, то всю Красную Армию советский народ вручил… кому вручил? С кого нужно спросить, что непобедимая и легендарная отступила от границ, не разгромила врага малой кровью и на чужой территории?

Вот тут Сухарев приказывал себе заткнуться. Говорил себе, что все станет известно со временем, что каждый виноватый расплатится. Когда придет время.

Нужно только перестать жалеть друг друга. И себя нужно перестать жалеть. Себя — в первую очередь.

Полуторка остановилась.

Сухарев посмотрел, что там случилось. На дороге заглох грузовик — «ЗИС-6», с кузовом, забитым какими-то совершенно невоенными тюками, мешками и узлами.

Невысокий тучный командир что-то кричал, свесившись из кузова, водитель уже откинул крышку капота, а из кабины высунулась дородная женщина в светлом платье, и ее высокий визгливый голос присоединился к общему хору.

А мимо застрявшей машины шли-шли-шли-шли бойцы, запыленные, усталые, с потухшими глазами. Они шли к фронту, на звук канонады, и не было радости или азарта на их лицах.

Тучный командир продолжал кричать на водителя, дама из кабины — на командира, а водитель молча смотрел в открытый двигатель, и было понятно, что ничего хорошего он там не видит.

Командир с трудом вылез из кузова, Сухарев наконец рассмотрел его знаки различия — военинженер второго ранга, подбежал к водителю, спросил что-то и, услышав ответ, медленно сел на подножку кабины. Снял фуражку и вытер голову платком.

Женщина что-то продолжала кричать, когда бойцы проходившего мимо грузовика взвода бросились к «ЗИСу» и вытолкали его на обочину, в степь.

Когда полуторка авиаполка проехала мимо «ЗИСа», Сухарев оглянулся — военинженер стоял возле машины, а женщина била наотмашь его ладонями по лицу. Голова военинженера качалась из стороны в сторону.