Александр Золотько - Цель - Перл-Харбор

Их долго везли на восток. Потом на корабле перевезли через море. Они долго жили в палатках, а вчера утром им сказали, что их ждет отец, и посадили на самолет. Мальчишка несколько раз спрашивал, когда к ним придет папа, ему отвечали — завтра утром.

И вот — утро. Вот — отец. Но к ним с мамой он не подходит, стоит в стороне, только смотрит. Значит, нельзя, понял мальчишка.

— В приказе говорится о наказании для семей командиров Красной Армии, сдавшихся в плен или дезертировавших. — Торопов сделал шаг вперед. — Я должен был арестовать эту женщину и ребенка.

— Миша, что он говорит? — спросила женщина. — Как — арестовать? За что?

— Но мы находимся далеко от Родины, мы входим в состав особой группы, в которой приказы должны выполняться еще жестче. Еще неотвратимей! — Голос Торопова окреп и взлетел над головами людей. — Тут нет и не может быть места жалости…

Торопов повернулся и выстрелил из пистолета. Раз и еще раз, с интервалом в пару секунд.

Попал, как и хотел, в голову. Женщина упала; не так, как умирали, медленно оседая, застреленные в кино. Просто упала. И мальчишка упал. И ему пуля попала в голову.

С десяти шагов, удовлетворенно подумал Торопов. Без подготовки и долгого прицеливания.

— Ни капли жалости! — дрожащим от возбуждения голосом выкрикнул Торопов. — Каждый, кто нарушит приказ, попытается дезертировать или сдаться в плен, должен помнить, что вместе с ним наказание понесут его близкие.

Кровь из простреленных голов двумя ручейками сбегала в ямку.

Двести двадцать третий потрясенно посмотрел на Торопова, на свою семью. Медленно подошел к убитой жене, опустился на колени.

— Лена… — тихо позвал он. — Лена…

Жена смотрела мертвыми глазами в его лицо.

— Как же так… — пробормотал Двести двадцать третий. — Как же…

Торопов подошел к нему и выстрелил в затылок.

Из строя летчиков послышались выкрики, японский офицер что-то коротко приказал, и солдаты подняли винтовки, передернули затворы. Пулемет на вышке повернулся к Особому отряду.

— Не нравится? — спросил Торопов, резко обернувшись к строю. — Кто-то считает, что Двести двадцать третий наказан слишком жестоко? Кто так считает?

Торопов поднял пистолет.

— Давайте, выходите из строя, — пригласил Торопов, задыхаясь от… от счастья? От наслаждения? От чего-то куда более сильного, чем все счастье, которое он испытал за свою жизнь.

Он сделал это! Сделал, и рука у него не дрогнула, не подкатилась к горлу тошнота. Он убил троих — и готов убить еще десять или двадцать. Он хотел, он очень хотел, чтобы кто-то сейчас в строю возмутился. Пусть вполголоса, шепотом…

Но люди в строю молчали. Они все поняли.

Он раньше говорил, что готов убивать ради сохранения своей жизни. Теперь убедился — может. Жаль, подумал разочарованно Торопов. Как жаль…

Потом, вечером, он сказал об этом Костенко и Сухареву.

Торопов пришел через два часа. Вошел в каюту без стука, поставил распечатанную бутылку водки на стол и сел на койку Сухарева, бесцеремонно его подвинув.

Судя по уровню жидкости в бутылке, Торопов успел по дороге сделать несколько глотков.

— У них на корыте настоящий дурдом, — сказал Торопов. — Готовят самолеты, заправляют, поднимают наверх. Этот их Футида очень волнуется, что ваши не справятся. Я ему говорю — не дрейфь. Сорок торпедоносцев на пять линкоров внешнего ряда — как тут промазать? Тут и целиться особо не нужно. Тоже мне — бином Ньютона. Даже я помню — дистанция двести метров, высота десять, угол атаки: семнадцать-двадцать градусов, скорость — сто шестьдесят узлов и наклонить нос на полтора градуса. Ну да, столько летчиков-торпедоносцев мы на Красном Флоте не нашли, но ведь предоставили людей опытных, на тренировках не мазали и в бою не промажут. Смею вас заверить — все получится в лучшем виде. Пикировщикам сложнее, но ведь им бомбить аэродромы. А там самолетики стоят плотными рядами — не промажешь. Ну а высотникам восьмисоткилограммовки бросать из строя пятерок по команде ведущего — много ума не нужно, в строю только удержаться и вовремя на кнопку нажать… Я ему сказал, а он так посмотрел… Хотя у них сейчас у самих проблем выше крыши. Им молодняк усмирять придется. Мальчишки уже и ленточки приготовили смертные, чтобы за микадо умереть… Идиоты, очень обижаются, что не их на смерть посылают… Уже, наверное, даже по чашечке саке принять успели, а тут…

Торопов потер ладони, взял со стола бутылку.

— Ну а нам никто не мешает принять по сто капель. Заслужили… Стаканы есть?

Сухарев глянул на Костенко, достал из шкафчика стакан и поставил его на стол.

— Не понял? — удивился Торопов. — Нет посуды? Ну так сбегай ко мне в каюту. Там была пара стаканов.

— Я перед полетом не пью, — тихо сказал Костенко.

— Что значит — перед полетом? — Торопов удивленно посмотрел на капитана. — Какой полет?

— На Перл-Харбор, — спокойно пояснил Костенко. — Нехорошо пьяным за штурвал, никогда не любил этого. А скоро — вылет.

Торопов перевел недоверчивый взгляд с капитана на Сухарева.

— Он что — уже принял? Без меня?

— Нет, товарищ капитан не пил, — сказал Сухарев. — Товарищ капитан готовится к полету…

— Нет, подождите… — Торопов посмотрел на бутылку в своей руке, поставил ее на стол и оглянулся, прикидывая, чем ее подпереть, чтобы не перевернулась.

Заметил шлемофон на кровати возле себя, хотел взять, но Сухарев успел первым — выхватил прямо из-под руки.

— А ты чего, лейтенант?

— Не трогайте мой шлемофон, товарищ Торопов. Я не люблю запаха водки.

— Ты… — Торопов прищурился. — Ты что, тоже собрался лететь?

— Командиру нужен стрелок, — сказал Сухарев.

— То есть никому стрелок не нужен, а командиру…

— А я не могу ни пилотом, ни штурманом, — пояснил Сухарев. — Только стрелком.

— Идиоты! — воскликнул Торопов. — Я же вам все ясно объяснил — вас эта операция не касается. Все! Мы отправим самолеты и свободны. Свободны! Мне обещал человек… Такой человек обещал! Мы не просто свободны. Мы совершенно свободны. Ни Сталина, ни Гитлера, ни демократов с коммунистами. Мы сможем путешествовать в любое время и в любое место. Бабы на выбор — наши. Все, что захотим, — наше. Вы не понимаете?

Сухарев аккуратно разгладил шлемофон на колене.

— У вас совсем мозги отказали… — сказал Торопов. — Черт с ними, с бабами и шмотками. Вы жить будете. Понимаете меня? Жить. Все эти летчики завтра к полудню подохнут. За Родину, за Сталина, за жен с детьми… А вы будете жить. И я буду жить. Вы думаете, мне так просто было договориться о вас? Чтобы не только меня отсюда выпустили, но чтобы и вас… Твари вы неблагодарные. Тупые недалекие твари!