Лев Прозоров - Слава Перуну!

– Так это ж здорово! – искренне отозвался Мечеслав.

Вольгость, вовсе не обрадованный, искоса поглядел на друга.

– Ты понимаешь, Дружина… оно, может, и здорово… а вдруг я день не угадаю? Спою по пустячной радости – и так этот день самым счастливым в моей жизни и останется. Или беда будет не велика – а с моей песни в настоящую разрастётся?

Дружинники изумлённо переглянулись. Такие невеселые раздумья были у их побратима вовсе не в обычае.

– Знаешь, Вольгость… – заговорил справившийся с блином и отряхнувший крошки с проступавших светлых усов Икмор. – Я так думаю, ты зря тревожишься. Это ж Боянова волшба, не чего-нибудь. Так что она сама найдёт время, не ошибётся. Зато если в чёрный день споёшь – так уж точно будешь знать, что хуже уже не будет.

– Точно! – не выдержал Ратьмер. – В чёрный день, да ещё Верещагины песни слушать – хуже просто не бывает!

В ответ Вольгость двинул друга по загривку, и Ратьмер едва успел подхватить волчью прилбицу, по холодному времени надетую мехом внутрь. Тёзка древнего князя в долгу оставаться не пожелал и двинул Вольгостю в укрытую печенежским кожухом грудь, так что Верещага спиною отлетел в толпу.

– Эй! – сердито заорали из-за его спины. – В кулачки биться на Оболонь ступайте!

Ратьмер вскинул голову:

– Это кто тут княжьим дружинникам объясняет, куда идти? А ну покажись!

Советчик, однако, показываться Ратьмеру не захотел.

– Да правда, парни, хватит вам, – усмехнулся Икмор, примирительно похлопывая Ратьмера по укрытому плащом плечу. – Как отроки, честное слово…

– А ещё, – проговорил как ни в чём не бывало Верещага, поправляя перекосившийся клобук, – нам с Бояном коней подарили, а мне ещё и двух щенят от степных волкодавов. Помнишь, Дружина, того задиру, на Рясском поле, когда у тебя печенеги чуть коня не свели? Которого Тонузоба звали? Я ещё сказал, что, доведут Боги, – свидимся. Так вот, довели. Знаешь, а для печенега неплохой парень оказался…

При этих словах Вольгость почему-то потрогал левую скулу.

– Вот он мне щенят и подарил… потом. Второго, Дружина, нарочно для тебя взял – я ж знаю, вы, вятичи, боевых собак любите. Вечером, как обратно на княжий двор придём, до псарни тебя свожу. Ох они здоровые вымахиваюууут! – Верещага до хруста в плечах растянул в обе стороны руки.

– У тебя всё здоровое, и быки, и волкодавы. Голова только больная, – проворчал Ратьмер, всё ещё шаривший по толпе прищуренным недобрым взглядом в поисках недовольного.

– Ладно злиться, Ратьмер, – Икмор снова похлопал по плечу друга рукавицей. – Праздник всё же. А охота кулаками помахать – так пошли и впрямь на Оболонь.

– А то с ряжеными погуляем! – подхватил загоревшийся Вольгость. – Я знаю, где тут личины взять можно!

– С потными в харях бегать? – скривил губу Ратьмер. Икмор за его спиною закатил глаза. – Уволь, Верещага! Ты у печенегов вони не нанюхался?

– А я схожу! – вдруг подал голос Мечеслав Дружина.

– Во, дело! – обрадовался Вольгость. – Айда со мной, вятич!

Всё же великий волхв был тот, кто измыслил рядиться в личины. Когда твоё лицо спрятано за резной или кожаной харей, заботам, тревогам, недобрым мыслям труднее отыскать тебя. Вскоре Мечеславу Дружине стало легко и весело. Словно это другой человек привёз из полюдья на загривке печаль расставания с Ясмундом, боль – из-за того, что в Дебрянске не повернул на восход, заботу о Стриге и тягостные раздумья, когда же придёт срок хазарскому походу, походу, в котором он избудет вину перед Бажерой…

Освободит. Или отомстит.

Или просто погибнет, пытаясь.

И уж точно сделает всё, чтоб ни одна девушка больше не разделила участь любимой.

Или участь Стриги.

Или участь неведомой женщины из племени черноусого торговца – Мечеслав прикоснулся к висящему на поясе ножу.

Иные заботы всё же не желали отступать…

Хотя – долг это от Богов, а не от духов. А от Бессмертных ни за какою личиной не спрячешься.

– На Гору, на Гору ступай! Тут князя нет!

Через весёлую суматоху навстречу Мечеславу двигались трое людей в странно знакомой одежде, настолько чужой Киеву, что в первые мгновения тоже показались ряжеными. Им-то, в ответ на не слышанный Мечеславом вопрос, и крикнул про Гору и князя неведомый киевлянин.

Стоящий впереди снял рукавицу, потёр серое лицо – такое бывает у человека, валящегося с ног после многодневного, почти бессонного пути.

На пальцах блеснули перстни.

Перстни со знакомым узором.

Этих людей не могло быть на киевском Подоле – и всё же они тут были.

– Эй, – сказал Мечеслав, подходя, будто во сне, к стоящему впереди взрослому бойцу, с чеканом, свисающим с пояса в ременной петле. – Эй, у тебя на портах грязь…

Человек в волчьем колпаке нагнулся к чистым штанинам – и замер.

– Чего кланяешься, я тебе не князь! Крут! Крут из Хотегощи?!

Воин отшагнул, распахнув глаза, даже руку положил на чекан. Мечеслав сообразил, что с его земляком сейчас говорит страховидная деревянная личина, да ещё называет по имени – там, где он не больше ждал встретить знакомцев, чем Мечеслав – встретить его самого.

Он сорвал резную харю.

– Ну, Крут! Это ж я, Мечш… тьфу, Мечеслав! Узнаёшь?!

В первый миг лицо земляка стало даже ещё более испуганным.

– Ты?! Ты – живой?

– Да какой ещё-то, ясно, живой!

– А все думали – сгинул… – Крут настороженно хлопнул глазами – и вдруг улыбнулся. Настолько радостной улыбкой, какая только уместилась на его узком, тёмном от усталости лице.

– Ты князя ищешь?

– Да! – спохватился Крут. – Да, Мечеслав! Ты знаешь, где здесь эта… Гора?

– Идём, – Мечеслав Дружина чуть не ухватил невесть откуда взявшегося земляка за рукав и не поволок его за собою. – Я тебя к нему в терем проведу. А ты-то здесь какими судьбами?

– По воле великого вече, Мечеслав, – хрипло ответил Крут. – Прости… больше – не могу… сперва – князю…

Поглядев в лицо земляку, сын вождя Ижеслава не стал его больше расспрашивать ни о чём.

Князя они нашли во дворе терема за беседой с Синко Биричем.

При виде решительно идущего к ним дружинника, под правой подмышкой зажавшего деревянную личину, а второй рукою поддерживающего под локоть человека в нездешней одежде, великий князь приподнял светлые брови, а Синко почтительно и мягко отшагнул в сторону. Остальные вятичи остановились на почтительном отдалении.

– Ты ли Святослав, сын Игоря, Сына Сокола, и великий князь Руси? – выговорил Крут.

– Это я, вятич, – государь кивнул высокой меховой шапкой. – Зачем ты искал меня?

Вместо ответа Крут полез за пазуху и вытащил из-за неё длинный ремень, низку деревянных бирок. На каждой был вырезан знак вятичского рода. По знаку Святослава Синко с обычной своей кошачьей плавностью приблизился и взял в руки связку бирок.