Дмитрий Лекух - Туман на родных берегах

Шиш им, а не ключи к русскому Северному Кавказу!

Наши предки чуть ли не целый век свою кровь в тех краях проливали, замиряя немирных горцев.

Ермолов, Барятинский, Евдокимов.

Слава и грозная гордость русского воинства.

Да и его, Ворчакова, прадед там голову сложил…

…А в наместники туда не худо бы отправить Лаврентия.

И Розенбергу радость, и сам Берия не будет возражать.

Порядок он там, можно ручаться, наведет такой, что никто из местных «вольнодумцев» и пикнуть не посмеет.

Никита не успел еще додумать понравившуюся мысль, как расторопные половые уже водрузили на стол огромную фарфоровую миску с умопомрачительно дымящейся бараниной и принялись, на глазах у гостей, открывать большую глиняную бутыль с густым грузинским вином.

А метрдотель в черном смокинге и белоснежной сорочке с бабочкой что-то озабоченно шепнул в ухо Лаврентию Павловичу.

Берия кивнул.

– Извините, Никита, – жмет узкими, но явно сильными плечами, – отойду на пару минут, помощник в вестибюле дожидается. Без меня не приступайте, шашлык по-карски надо кушать чуть подостывшим. Кусок горячего мяса непосредственно с живого огня убивает самые важные оттенки вкуса. Это я вам ответственно заявляю. Лучше перекурите пока, выпейте бокальчик-другой «Напареули». Наверняка контрабанда. А я скоро…

Никита кивнул и не спеша закурил, смакуя кьянти и рассматривая висящий на стене напротив эстамп модного модерниста Шикльгрубера. Оттиск был явно авторский, – «Арагви» считался дорогой элитной ресторацией, здесь не было подделок и даже неавторских копий.

Штаб-ротмистр давно уже увлекался работами этого вечно взъерошенного мастера, особенно горными пейзажами, их безумной и бесконечно светлой экспрессией.

Но приобретать не отваживался, обходясь более лояльными к идеям белого движения живописцами.

Австрияк, писавший под нарочито крестьянским псевдонимом Шикльгрубер, хоть и был убежденнейшим большевиком-максималистом, – а, согласно некоторым слухам, к тому же почти на четверть евреем, – умел своей воистину волшебной кистью передавать малейшие движения человеческой души.

Даже когда писал, чуть ли не по личному заказу Тельмана, ужасные индустриальные пейзажи новых германских строек.

У него даже уродливые скелеты строящегося на Рейне каскада гидроэлектростанций выглядели не насилием над пасторальной природой рейнской долины, навсегда скрытой свинцовыми водами нового водохранилища, а триумфом истинно арийского духа, вроде древних языческих храмов, которые давно погибли и о величии которых можно теперь только догадываться.

Талант…

Берия возник внезапно, будто материализовавшись из сизого папиросного дыма.

Вздохнул, глядя на еще дымящийся, исходящий безумным мясным духом шашлык.

Пожевал нижнюю губу, укоризненно покачал головой.

Поправил и без того ровно сидящее на мясистом кавказском носу пенсне.

– Собирайтесь, – говорит, – Никита Владимирович. Шашлыку мы попозже поедим. Если получится. Только что, на подъезде к Москве, в результате террористического налета, убит генерал Туркул…

Подробности Ворчаков узнал уже в машине.

Туркула, вместе с двумя его заместителями, ехавшими на парад, и охрану, предоставленную по этому случаю ведомством Берии (армейским охранникам, особенно «дроздам», Антон Васильевич после известных событий не доверял) расстреляли на последнем перегоне, прямо перед прибытием на Рязанский вокзал старой российской столицы.

Всех, включая ни в чем не повинных проводников и горничных бронированного вагона генерал-губернатора, командующего Туркестанским военным округом.

Всех.

Кроме одного из порученцев, его тела пока не нашли.

Кто, как – непонятно.

На вокзал броневагон прибыл с целой горой еще теплых трупов и без единого живого свидетеля – в духе боевиков знаменитого «карающего меча революции» Якова Блюмкина.

Если бы не одно «но»: этого порученца Никита неплохо знал.

И заподозрить его в связях с германскими максималистами или коминтерновцами не смог бы даже под угрозой отставки: парень лишился не только родителей и родного дома, но и всех родственников в страшную Гражданскую войну, и расстреляли их именно большевики.

Всякое бывает, конечно.

Но все это напоминает довольно грубую инсценировку.

Особенно если учесть тревогу что-то почуявшего Вождя.

У Валентина Петровича потрясающая интуиция, Ворчаков в этом не раз убеждался.

И опасности Великий Канцлер явно ждал отнюдь не со стороны большевиков.

Когда Никита сказал об этом Берии – тот поморщился.

Ворчаков насторожился.

В конце концов это его работа: искать и искоренять крамолу, в том числе и среди ближайших сподвижников Канцлера.

А прищемить Лаврентия, что уж тут скрывать, было бы особенно приятно.

Ничего не подозревающий о движении мыслей собеседника, Берия между тем заговорил:

– Вы, Никита Владимирович, безусловно правы, безоговорочно доверяя интуиции Вождя. Однако давайте попробуем рассмотреть иные варианты. Можете себе представить Старика, которого так искренне недолюбливает Канцлер, организатором хладнокровного убийства такого числа людей, включая женщин из обслуживающего персонала?! Вот и я не могу. А больше никому, кроме большевиков и своего бывшего командира, милейший Антон Васильевич дорогу и близко не переходил. Напротив, всех устраивал: недалекого ума был человек, хоть и незаурядной храбрости. За что и ценили…

Ворчаков был вынужден согласиться.

Если не «красные», то – «белые».

А «белые» способны на многое, но – не на такое.

Белые попытались бы избежать такого числа жертв.

Что-то тут не так.

А вот что – совершенно не понятно.

Теперь, пока не пройдет празднование, единственная его задача – личная безопасность Вождя.

Террористический акт против командования Туркестанским округом нужно рассматривать только во взаимосвязи с проблемами безопасности первых лиц Империи Русского Народа.

Ворчаков повторил эту мысль вслух, и Берия с ним немедленно согласился…

…Когда они приехали на место событий, вагон командующего был отогнан в тупик Рязанского вокзала и оцеплен бойцами специального московского отряда Имперской безопасности, вооруженными модернизированными пистолетами-пулеметами Федорова со складным металлическим прикладом.

Солнце еще не село, но расстрелянный вагон уже заливал яркий свет мощных электрических прожекторов.

За первой линией оцепления нервно лаяли собаки.

Судя по характерным визгливо-басовитым ноткам, – черные русские терьеры, краса и гордость бериевского питомника, выведенные для работы исключительно по человеку.