Александр Лысёв - «Поворот все вдруг!». Укрощение Цусимы

Переговоры в Портсмуте открылись в начале сентября 1904 года. Требования России оказались на удивление умеренными, а предложения обоюдовыгодными для «Высоких Договаривающихся Сторон», как именовали в протоколах вчерашних противников.

«Мир и дружба пребудут отныне между Их Величествами Императором Всероссийским и Императором Японии, равно как между Их Государствами и обоюдными подданными», – гласила первая статья русско-японского мирного договора, подписанного 15 сентября. Гарантом стабильности в Маньчжурии оставались русские гарнизоны в Харбине, Мукдене, Ляояне и во всех более или менее крупных пунктах по линии КВЖД. Остальные русские части выводились в Приморье и во внутренние округа империи. Китай подтвердил русскую аренду Порт-Артура вместе с Ляодунским полуостровом. Остров Цусима в Корейском проливе становился перевалочной базой для русских кораблей на операционной линии Порт-Артур – Владивосток. Однако никакие военные укрепления на Цусиме воздвигать не разрешалось. Корея объявлялась свободной как от японских, так и от русских войск. Витте потребовал было присоединения к России островов Курильской гряды, частично уже занятых русскими войсками. Скрепя сердце японская делегация уже практически на это согласилась, скромно попросив вернуть хотя бы остров Ребун в Японском море. Но телеграммой Николая в качестве жеста доброй воли и демонстрации дружественных намерений спорные острова сохранялись за Японией. Впоследствии Витте, пожалованный царем за проведение переговоров в Портсмуте в графское достоинство, получил в народе из-за своего демарша в сторону Курил прозвище «графа Черессахалинского».

Впрочем, уже не эти моменты составляли большую политику осенью 1904 года. Смыслообразующим оказался протокол о намерениях, также подписанный в Портсмуте русской и японской делегациями. Протокол был выдвинут по инициативе России. Он открывал как перед ней, так и перед Японией блестящие перспективы совместного экономического развития в Восточно-Азиатском регионе, с использованием на благо двух стран природных ресурсов как в море, так и на суше.

«Возможно, – говорил Витте в своей заключительной речи на переговорах, – совместные намерения России и Японии приведут в будущем к созданию грандиозной зоны процветания во всем восточном полушарии».

Японская делегация домой уезжала с большими надеждами и даже в легком недоумении. Многое, даже слишком многое из того, за что Япония боролась на морских и сухопутных театрах боевых действий, Страна восходящего солнца получила одним росчерком пера русского дипломата в Портсмуте. К взаимному, как говорится, удовлетворению.

Известие о заключении мира пришло на поля и сопки Маньчжурии вместе с только-только начавшей вступать в свои права мягкой и солнечной осенью. Сохранившие лицо японцы, согласно установленному графику, эвакуировались через порты Кореи. Между материком и японскими островами деловито шныряли военные корабли и транспорты Объединенного флота Микадо. Встала во Владивостоке на мелкий и средний ремонт часть кораблей русских военно-морских сил на Тихом океане. В Порт-Артуре взялись за долгий и опасный труд по очистке окружающих крепость земель и вод от оставшегося после месяцев осады смертоносного металла. А в октябре по КВЖД уже катили полным ходом один за другим бесконечной вереницей эшелоны с демобилизованными в первую очередь бывшими солдатами Маньчжурской армии. Хватит. Навоевались. Есть чем гордиться, но и дома заждались. Пора обратно в Россию. С победой.

…Петя Веточкин пользовался всеми благами великолепного санитарного поезда, устроенного на средства одной из Великих Княгинь. Чистое белье, заботливый персонал – что еще нужно после окопной жизни! С верхней полки, то и дело заходясь хриплым кашлем, пытался заводить светские беседы с сестрами милосердия поручик Жилов. Вставать поручику было запрещено, и он на каждой станции, где поезд делал остановку, просил Веточкина:

– Ну иди глянь, чего там происходит…

Прямо в госпитальном халате, на котором красовалась Георгиевская медаль, полученная еще в порт-артурском госпитале сразу по окончании войны, Петя неторопливо выбирался из поезда. Картины везде были примерно одинаковые, подобные тем, что видел Веточкин по дороге на войну: гудки паровозов, бесконечные вереницы платформ и теплушек, обычная дорожная толкотня и суета. Впрочем, отчетливо улавливалась разница в настроениях тогда и сейчас. Если весной в воздухе витали тревога и напряженность, то теперь на лицах людей была радость. Частенько пели песни – старые и новые, сочиненные уже в ходе войны или сразу по ее завершении, – и плясали между вагонов. Вот и сегодня Петя, проходя мимо казачьей теплушки, услыхал неизвестный ему до сей поры мотив. Слова первого же куплета заставили Веточкина остановиться:

Выводили казаки новую песню бережно и проникновенно, негромкими задушевными голосами. Перед глазами Пети тут же возникла его поездка в Инкоу, князь Радзивилл, столкновение с разъездом японской кавалерии… А казаки продолжали:

Петя живо представил, как, ощетинившись арисаками с примкнутыми штыками, наступает издалека густыми цепями японская пехота. Зримо возникла картина боя под Инкоу. Вспомнился инженерный подполковник, горящие склады, уходящие эшелоны, наши артиллеристы с увязшей трехдюймовкой… Позабыв обо всем, Веточкин стоял и слушал песню, повествовавшую дальше про казачью атаку в конном строю с пиками наперевес, про смертельно раненного урядника, которого не дождется больше казачка, про возвращение домой. На Петю накатили картины обороны Порт-Артура, образы людей, с которыми он успел познакомиться и которых уже нет в живых, – Егор Шолов, лейтенант Пухов и еще многие-многие другие… На глазах невольно навернулись слезы. Казаки закончили петь, и Веточкин вернулся в свой санитарный поезд. Постоял некоторое время в тамбуре и, взяв себя в руки, вошел в вагон.

– Ну как там? – задал сверху свой обычный вопрос Жилов.

– Там… – Петя поднял глаза на поручика, и, кивнув головой, чуточку улыбнулся: – Там порядок!

Воскресное утро 9 января выдалось в Петербурге ясным и тихим. Был легкий морозец. На деревьях парков и скверов лежали в причудливых изгибах белоснежные шубы снега. Такой же чистый, рассыпчатый снег покрывал тонким слоем вычищенные накануне улицы и проспекты. Слабый ветер с залива едва докатывался до устья Невы, теряясь дальше в лабиринте рек и каналов. В центре города был абсолютный штиль.