Виктор Побережных - «Попаданец» в НКВД. Горячий июнь 1941-го (часть 2) [СИ]

Блин! Несколько минут в камере, а мысли-то уже какие в голове? Кошмар, какой-то! Лучше о приятном подумать… только вот ничего в голову не лезет, кроме ожидаемых "люлей". Петь нельзя – не положено, да ещё в пытках обвинить могут, я ж тоже, "гебня кровавая". Только вот если по документам смотреть, не боится у нас народ органов. А уж что творят по дороге на фронт и с него! Милиционеров и моих коллег гибнет очень много. И в большинстве не от засланцев немецких, а от наших охреневших граждан. Причём не от бандитов, с теми-то и так всё ясно, а от обычных граждан, преимущественно в военной форме. Слишком многие, не отличающиеся кротостью нрава, выпив ищут приключений. Ладно бы находили на свою голову, так нет! Им же своей дуростью со всеми поделиться хочется! Да ещё эта дебильная фраза, что "война всё спишет"! Ни черта она не спишет! Любая чернота всё равно в душе останется! Такое чувство, что некоторые нашли красивый (как им кажется) способ, оправдать свою низость. Причём не важно, рядовой это боец или командир. Если бы не так, штрафбатов бы не было так много.

Опять понесло. Подумал о хорошем называется. Ещё бубнит кто-то в коридоре. Далеко, не слышно о чём, но нудно так, раздражающе. Ещё и пилит что-то металлическое, аж в зубы отдаёт. Что интересно – голос какой-то знакомый, а кого напоминает, хоть убей! Блин! Ведь связано что-то с этим голосом, связано…

— Товарищ майор! Собирайтесь.

О, уже? Права поговорка – раньше сядешь, раньше выйдешь! Пока задумался. За мной старшина вернулся. С полчаса всего и посидел. Ляпота!

Поднявшись на второй этаж в кабинет военкома, увидел лыбящегося Зильбермана. Заподначивает, гад! И военком, скалится. Видимо с Яшей уже общий язык нашёл.

— Ну, товарищ майор, разобрались мы с вами. Вы свободны. Вот, товарищ за вами приехал, даже удостоверение ваше привёз. Вы уж повнимательнее будьте, случаи-то разные бывают. Война всё-таки идёт.

— Спасибо, товарищ подполковник. Сам не пойму, как такое получилось. Чёрт рукой водил, не иначе!

Пообщавшись с подполковником ещё пару минут, мы отправились на улицу.

— Яшка, колись! Командир сильно злой на меня? — как только мы вышли на улицу я сразу докопался до Зильбермана.

— Ты знаешь – нет. — Зильберман был сам удивлён. — Он только вздохнул, что-то пробурчал и меня за тобой отправил. Правда сам позвонил перед этим сюда.

— Лучше бы сразу злой был.

— Почему? — Яшка удивился не по-детски.

— Был бы сразу злой, к моменту, когда я появлюсь перед его глазами, он бы уже немного отошёл, — пояснял я уже в машине. — А так, у меня всё только впереди.

— Да ладно! — Яшка взмахнул руками бросив руль, из-за чего мы чуть не вписались в столб. — Со всяким могло подобное случиться.

— Но случается-то со мной постоянно! А ты руль держи лучше, балбес! А то командиру любить некого будет!

— Найдётся кого! — Яшка расхохотался. — Чтобы генералу не нашёлся объект любви? Не верю!

— Да ну тебя, — я отмахнулся. — И вообще… Что это за панибратство по отношению к руководству, товарищ майор?

— От вас, товарищ майор, — Яшка заулыбался ещё шире. Мне даже показалось, что у него сейчас щёки порвутся. — И словечки дурные, идеологически не выверенные от вас же пошли. Про анекдоты, особенно неприличные я уж вообще молчу!

— Вот и молчи, — напоминание об анекдотах мне не понравилось. Нет, внедрение в жизнь историй о Штирлице прошло "на ура". А вот за некоторые другие… Ещё во время поездок на фронт, меня однажды Мехлис, гм, воспитал. Вспомнился мне тогда анекдот перестроечных времён, о двух воробьях, встретившихся на границе. Когда один почирикать хотел, а другой поклевать. Яшке рассказал, а Лев Захарович услышал. Та-а-а-ак меня он тогда пропесочил! Стыдно было, просто жуть! А потом, уже в Москве, пару раз тоже отмочил. Хорошо хоть про "добрые глаза Ленина" ничего не рассказал. Хватило про "друга Васю, который на первом субботнике работал, какого-то коротышку картавого послал и его никто больше не видел…" Мартынов тогда посмеялся, а потом… потом возлюбил, со всей широтой партийной души. Да и это моё – возлюбил. Многие стали использовать. Особенно когда рассказал им переделанную заповедь. Правда сказал, что так её капиталисты переделали. Мол – "нае… ближнего своего, ибо дальний приблизится, нае… тебя и возрадуется". А уж фразы "начальство нас любит так, что сидеть больно" и "переодень брюки ширинкой назад перед входом в кабинет руководства" стало использовать всё Управление. Даже от Мартынова пару раз слышал, хоть и втык мне за них давал. Так, со смехом и трепотней мы и доехали до наркомата. Правда когда подъехали, веселье у меня куда-то убежало. А ехидный взгляд дежурного на входе, меня ещё больше вогнал в грусть. Похоже, что я сам становлюсь анекдотом ходячим. Навряд ли кто ещё из сотрудников так глупо мог влипнуть. Даже не заходя к себе, мы направились к Мартынову.

Как ни странно, но командир даже голос не повысил. Посмотрел на мою красную виноватую физиономию, пробормотал что-то о "дите с большой пиписькой" и отправил работать. Даже обидно стало, в какой-то мере. Так ждал наказания, а его нет! Это ведь неправильно и означать может только одно – при следующем происшествии, получу и за это тоже! А это не есть хорошо. Отсюда вывод – думать, думать и ещё раз думать прежде чем что-то говорить или делать! Вон, в Волновахе толком не подумали с Яшкой, так чуть… Стоп! Волноваха, Волноваха… Нет. Не то… Но что-то очень…

Я так резко остановился, что Яшка, следом входящий в кабинет, врезался в меня.

— Ты чего? Приболел? — перед глазами появилась озадаченная физиономия Яши и лица наших "девочек". — Андрюха, ты чего?

А я вспомнил! Вспомнил этот голос! Безгачев! С а сбежавшая в Золотоноше!!!

— На месте выяснилось, что Безгачев уже покинул здание комендатуры. По документам, которые он предъявил при трудоустройстве, он Саманин Алексей Петрович. Уроженец г. Харьков Украинской ССР, освобождённый от службы в Красной Армии по состоянию здоровья. Проводил сантехнические и другие ремонтные работы. Успел проработать три дня. По показаниям сотрудников комендатуры – обычный рабочий человек, ничем не привлекавший к себе внимания. Вышел из здания комендатуры перед нашим приездом. Больше его не видели. На квартире, в которой проживал Безгачев, ничего подозрительного не обнаружено. На всякий случай оставлена засада. Почему он скрылся, что его насторожило мы не знаем. — Мартынов закрыл папку.

— Опоздали значит? — Лаврентий Павлович усмехнулся. — Бывает же такое! А? На сколько он вас опередил?

— На пять минут, Лаврентий Павлович. Всего на пять минут.

— Не всего, а на ЦЕЛЫХ! На целых пять минут! — Берия, не сдержавшись, прервал Мартынова. — Я всё понимаю. Понимаю, что Стасов слышал только голос. Тем более голос человека, с которым сталкивался два года назад. И вы не виноваты… Среагировали-то со всей возможной быстротой. Но как обидно, а?!