Александр Дорофеев - Мексиканский для начинающих

Мы лишь смогли дотащиться до пляжа и сидели у кромки прибоя, подобно двум тупым утесам, на которых вряд ли что-либо когда-либо произрастет.

Правда, надо отдать должное, у Педро произросли кое-какие мысли — простые, впрочем, как бурьян.

— Знаешь, что мне тут нравится? — убедительно вытаращил он глаза. — Здесь счастливый час растягивается на целый день! За одну цену два омара! И две «Маргариты» за одну!

«Намаргаритились» мы и впрямь — изрядно. Я бы переименовал эту ислу в остров «Маргарит». Все же более внятное название. А то женщин вокруг не видать! Вообще до странности пустынно. Мало обитаемое место. Эта мысль как-то мимолетно кольнула мое сердце, да и зарылась в песок.

— Одно плохо, — вздохнул о своем Петя, — время тут идет куда быстрее. Больно шустрое — уже вечереет!

Ну а мы-то с Петей едва двигали ноги по чистому и ровному пляжу, слушая морское придыханье.

Неподалеку, почти не складывая крыльев, ныряли в море пеликаны. Время от времени они собирались подобием журавлиного клина и устремлялись в какие-то дали, намекая однако, что им ни к чему чужие берега, сейчас вернутся.

А что, спрашивается, нужно человеку, более или менее вольному, как пеликан? Только небольшой домик на берегу Карибского моря. Сидеть в тишине и умиротворенности, глядеть на легкий прибой, ожидая очередного счастливого часа. Кто из простых смертных может сказать, что в течение его жизни каждый Божий день он имел хотя бы один счастливый час? Я не знаю такого человека.

Но вот на острове Женщин, плавно переходя из ресторана в ресторан, возможно, пожалуй, набрать до десяти таких счастливых часов за сутки. В это просто трудно поверить — десять абсолютно счастливых часов! Уж не говоря об остальных семнадцати, — простите, если обсчитался, — которые тоже недалеки от счастья. И это на острове без женщин…

— Гляди-ка, — сказал Петя, — там кто-то впереди! Сидит на стуле! Рыбу, что ли, ловит?

Нет, человек на стуле у кромки воды не имел рыболовных признаков. Он просто сидел на стуле. Это выяснялось по мере приближения. Как-то неловко стало — одно дело подойти к человеку, ловящему рыбу, и совсем другое — к просто так сидящему на стуле, на берегу безлюдного острова Женщин.

Еще куда бы ни шло, если б человек на стуле оказался женщиной — тут легче найти тему для разговора. Но нет, со всей очевидностью, это был мужик. Задумчивого вида. И он просто сидел на стуле, неотрывно глядя в море, будто поджидал золотую рыбку.

Когда мы подошли, человек оторвался от моря и сказал:

— Хай!

— Американец, — шепнул мне Петя и брякнул ни к селу, ни к городу, — а далеко ли до Майами?

— Что за Майами? — спросил человек на стуле, переходя на испанский.

— Город, — пояснил Петя, указывая пальцем за море, — Майами!

Человек пожал плечами, не поднимаясь, впрочем, со стула.

Мы почувствовали, стоя рядом на песке, некоторую неловкость, как на приеме у государственного чиновника. Мы даже присели на теплый закатный песок, но тогда с полной очевидностью выходило, что человек на стуле смотрит на нас сверху вниз. Это, конечно, ущемляло, и Петя приподнялся на корточки. Удлиненный его торс достиг уровня человека на стуле. Но разговор-то все равно не клеился.

Глядя в морские просторы, мы помолчали, но видно было, что Петя пребывает в чрезвычайном напряжении, намереваясь, во что бы то ни стало, склеить этот разговор.

— Медитируете? — спросил он безнадежно и почти угрюмо.

— Нет, — ответил человек на стуле.

Доброжелательно, но коротко обрубал он Петины попытки. Снова установилась прочная островная тишина.

И вдруг человек на стуле сказал по-русски:

— Выпить хотите, ребята?

— А цены дешевые? — оживился Петя.

— Халява, сэр! — убежденно вымолвил человек на стуле, все более кого-то напоминавший.

И тут же мы услыхали легкие песчаные шаги. Со стороны прибрежных пальм и прямо из моря, не нарушая его безмятежности, к нам направлялись девушки в набедренных повязках с тростниковыми подносами, на которых были вино и фрукты.

Петя ахнул и взмахнул руками, как пеликан перед броском в пучину. А человек наконец-то приподнялся со стула.

— Только на этом острове грезы становятся явью, — усмехнулся он, расправляя затекший хвост с кисточкой.

Кивнул и растворился в скоропостижных сумерках.

За ним последовали и девушки, оставив вино и фрукты на белом-белом песке, вобравшем за день все солнце мира, а теперь наполнявшемся тьмой.

— Не пойму, какие грезы, какая явь? — сказал Педро, надкусывая манго и нарезая ананас. — Да ладно — все равно разговор не клеился. А вино и фрукты — чего еще желать на ужин?

«В зеленых кактусах бродя…»

Эта диковатая и бессмысленная строка родилась в голове Педро в ранний предрассветный час.

Особенно поразило слово «бродя». Что-то в нем было разбойничье-разнузданное. В обход его воли, нагло и самопроизвольно, оформился вдруг некий персонаж — какой-то мало приличный «Бродя».

В длинных черных трусах, с плюмажем из павлиньих перьев на голове прогуливался этот Бродя средь зеленых ветвистых кактусов.

«Когда мне было лет семнадцать, — напевал Бродя древний майский гимн, — любил я в кактусах гулять. Не раз, не два мне наливали — я без закуски выпивал…»

Нет, определенно он начинал нравиться Пете. Всем своим незамысловатым, плюмажно-трусочным, так сказать, видом Бродя символизировал единение двух культур. В нем самым странным образом сочетались русская изба и пирамида Солнца.

— Да, это так, — согласился он. — Во мне много чего сочетается. Слушай! — И Бродя громко постучал кулаком по своей пирамидальной голове. — Там-там!

— Где «там»? — глупо спросил Педро.

— Дурак ты, — резонно заметил Бродя. — И слуха у тебя ни на грош. Там-там — это барабан судьбы! Не знаешь ты древних ритуалов.

Да и возможно ли в ранний предрассветный час знать какие-то ритуалы? Даже слово это было Пете мало знакомо.

— Гляди! — любезно сказал Бродя, — наливаешь чарку, — и он и вправду нахлестал себе, как говорится, чарку из магически возникшей бутыли. — Опрокидываешь! — И он и вправду опрокинул ее в свой ротик, живо напомнивший распахнутую дверь избы. Затем задумчиво и долго огляделся.

— Что следовало обычно за сим актом в нашем отечестве? — спросил, извлекая из трусов учительскую указку и контурную карту Российской империи.

Петя был совершенно растерян и не мог ответить на этот простой вопрос.

— В нашем отечестве, — терпеливо разъяснял Бродя, тыча указкой в какие-то необъяснимые, впрочем, дали, — обыкновенно занюхивали. Чем попадется! — И он жадно понюхал контурную карту.

Конечно, «понюхал» — не то слово. Этим коротким движением носа Бродя как бы вобрал в себя всю контурно-энергетическую информацию, содержащуюся в карте. Он смел границы прибалтийских и закавказских республик и, кажется, охристианил мусульманский восток.