Евгений Таганов - Рыбья Кровь и княжна

В ход у противников дерзкого похода шли и невозможность плавания по бурному зимнему морю, и отсутствие продовольственных запасов на новом месте, и даже вялость воинов, уже настроившихся зимовать на Акротири.

— Теперь ты говори, — утомившись, передал слово князю Калистос.

— Все что вы говорите, все верно, — с какой-то даже почтительностью в голосе обратился к комитам Рыбья Кровь. — Но давайте вновь соберемся через два дня. Пусть сначала во всем войске узнают, что варвары: словене и сербы — снова хотят идти и побеждать, а ромеи и италики, побеждавшие всех тысячу лет, теперь умеют крепче всего держаться за теплые одеяла. Если через два дня вы опять назовете своих воинов сонными и вялыми, то так тому и быть: будем освобождать Крит еще двадцать — тридцать лет.

На том архонты с воеводами и разошлись.

— Хитрое предложение, — так оценил слова князя Золотое Руно. — При любом результате ты в выигрыше. Потом в случае неудач просто разведешь руками и скажешь: я же говорил, как надо было действовать.

Через два дня совет архонтов был уже совсем другим. Военачальники деловито обсуждали, сколько чего брать, какие тагмы грузить на дромоны и как подгадать с хорошей погодой и попутным ветром. Еще неделя ушла на приготовления. Дарник готовился по-своему: собирал всех липовцев по сторожевым вежам и менял их там на сербо-италийские гарнизоны.

Трижды из-за погоды отплытие откладывалось, наконец, после продолжительной непогоды показалось солнце, задул устойчивый западный ветер, и восемь дромонов с тремя тысячами воинов вышли из залива Суда, чтобы под всеми парусами и на веслах устремиться на восток. Прежних гребцов с собой не брали, их места заняли сами воины и, меняясь каждые два часа, неутомимо гнали суда вдоль берега.

Отец Паисий также находился рядом с Дарником и, верный своей писарской цели, продолжал задавать вопросы:

— Как будет правильнее выразиться: морской поход был задуман и разработан тобой или мирархом Калистосом?

— Пиши: мирарх Калистос настолько ослепил словенского князя умом и великодушием, что тому радостно было подчиняться великому ромею.

— Смотри, я так и напишу, — грозился священник.

— Пиши-пиши, — подзадоривал его Дарник.

— А как ты оценил боевые качества ромейской миры?

— Набранное по государственной повинности войско хорошо для защиты своей земли, для разбойных набегов лучше вольные изгои.

— А как будет, если придется сражаться каждый день без больших побед?

— Тут я скорее поставлю на ромейскую миру.

Лихорадочное возбуждение не покидало Дарника. Как все же приятно было отвечать не за весь поход, а за его малую часть! А ведь он действительно немного колдун, раз может вот так предвидеть боевые действия и толкать независимых от него людей на рискованные поступки. Ведь войско плыло почти наугад, лишь предполагая, что в заливе Элунда, самой удобной гавани восточного побережья, должно находиться какое-то скопление сил противника, которое следует атаковать, чтобы и разбить их и завладеть их зимними припасами…

— А не страшно самому воевать за чужую выгоду так далеко от дома? — осторожно выпытывал Паисий.

— Наоборот, все мои мысли, мышцы и чувства еще никогда столь сильно не собирались в один комок, — отвечал Рыбья Кровь и понимал, что именно так все и есть на самом деле.

Хазарка Адаш снова была с ним в каюте и тоже радовала князя какими-то новыми черточками поведения. Уже не бросалась пугливо вон при его желании побыть одному, а просто вжималась в самый уголок и занималась каким-нибудь рукоделием. При этом она почти не смотрела в его сторону, и все же он чувствовал, что ни одно его движение или вздох не ускользает от ее внимания. Как он ощущал любое сражение всей кожей своего тела, так и она ощущала его присутствие и всегда умела должным образом угадывать его тайные желания.

«И этот ромейский жрец еще будет меня спрашивать, не страшно ли мне здесь воевать? — рассуждал про себя Дарник. — Да как раз и хорошо, что никакой особой выгоды у меня на вашем острове и нет. В Липове, пожалуй, уже и стыдно было бы за хищной добычей каждое лето ходить. А тут без этой добычи я чистый мастер меча и битвы. И должен снова и снова подтверждать это. Только и всего».

Несмотря на все старания, уложить плавание в два дня не получилось. На следующее утро задул северный ветер и идти пришлось на одних веслах. Зато на третий день этот же ветер способствовал тому, что, обогнув острый выступающий мыс, за которым земля уходила резко на юг, флотилия через два часа даже не вошла, а влетела в залив Элунду, большой еловой шишкой протянувшийся с севера на юг на две версты. Предположения не подвели — здесь действительно находилось опорное место всего арабского войска. На полуострове, отделяющем залив от моря, находилась рыбачья деревня, чьи дома теперь занимали магометане, а вместо рыбачьих лодок на берегу лежали полдюжины остроносых фулук — арабских лодий с характерными косыми мачтами.

Как и в заливе Суда, здесь у входа имелся свой малый холмистый островок. Его охранял малый сторожевой отряд. Два дромона направились прямо туда. Остальные шесть судов, не останавливаясь, устремились к фулукам.

Все произошло так быстро и неожиданно, что серьезного сопротивления каменному граду из баллист и камнеметов никто не оказывал. А когда от сифонов с огнем запылали все фулуки, противнику оставалось думать лишь о собственном спасении. Высадившаяся дальше всех у самого песчаного перешейка дарникская хоругвь оптиматов за мечи почти не бралась. В воздухе чаще слышался свист арканов, которыми гриди ловили пробегающих мимо арабов.

Скоро все было кончено, хотя мелкие стычки с теми, кто попытался скрыться в глубине полуострова, продолжались до самого вечера. Пятьсот убитых и неменьшее число пленных — столько заплатил неприятель за свою беспечность и панику. У ромейского войска потери были раз в двадцать меньше. Особенно всех обрадовали большие припасы съестного, табун лошадей и две кузни с изрядным запасом заготовленных «колючек», обнаруженные в деревне.

— Даже не верится, что все удалось так легко и просто, — удивлялся итогам высадки мирарх. — У тебя, похоже, уже было?

— Когда три тысячи застают врасплох одну тысячу, по-другому и быть не может. — Дарнику схватка с противником, который даже не успел надеть доспехов, представлялась все равно что избиением мирных смердов, Особой доблести он в этом для себя не видел и вообще был разочарован столь игрушечным сражением.

Ромеи с италиками, однако, буквально упивались победой, словно желая вознаградить себя за тот страх и напряжение, что испытывали сидя в осаде в Акротири.

— Какую бы ты хотел себе награду? — спрашивал на пиру у князя размягченный вином и арабскими сладостями мирарх.