Вера Камша - Млава Красная

– На армию Державы Российской, – ледяным голосом проговорил Росский, – совершено нападение. Погибло много офицеров и нижних чинов. В подобных обстоятельствах ждать рескриптов его василеосского величества, в моём рассуждении, есть государственная измена. Что сказано в уставе армейском, Михаил Константинович?

– «В случае же нападения на пределы и владения Державы всем частям воинским, флотским, полицейским и жандармским, иных приказаний не ожидая, давать посягнувшему отпор, не щадя жизни», – отчеканил Вяземский.

– Отпор и был дан! – не унимался Семченков. Хоть и в годах, но высокий и широкоплечий, он не выглядел ни слабаком, ни трусом; многие офицеры косились на него с известным удивлением, словно ожидая совсем иного. – Отпор был дан, посягнувшие отступают. Теперь надлежит на границу выйти и ожидать дальнейших указаний.

– Все высказались? – Глаза Росского опасно сузились. – Благодарю, господа. Как старший по званию объявляю приказ – выступление завтра. Как только подтянем хоть какие-то припасы.

– И как патроны подвезём, – подал голос Сажнев. – Вы что-то хотели сказать, майор? – горой надвинулся он на дёрнувшегося было артиллериста.

– Нет-нет, – поспешно отступил тот.

– А коли нет, давайте расходиться, – встал Росский. – Выступаем завтра ещё до рассвета.

Погода вновь портилась. Задувал ветер, низкие облака сеяли дождём.

– Что, Петровский, всё ворожишь? – Вернувшись с военного совета, Сажнев присел у костра своих стрелков. Усатый унтер держал обеими руками давешнюю фигурку зимовички, смотрел на неё пристально, что-то шептал.

– Так точно, вашбродь. Прошу, чтобы нам дорогу подсушили, а на немчуру проклятую лесную нечисть бы навели, – пояснил словоохотливый стрелок. – Зимобабы помочь обещались.

– Помочь, говоришь? Дорогу подсушить? – усмехнулся подполковник. – Что-то не похоже.

– Никак нет, ваше высокоблагородие. Пока супротивник драпает, дожжик нам на руку. Мы-то ничего, в деревне сидим, а вражине-то каково? Чай, и пушки-то по пути побросает. Вот зимовички и помогают, хотя вообще-то они над снегами хозяйки.

– Побросает вражина пушки, не побросает, а что за нечисть лесную ты призываешь? Тут и такая есть?

– Есть, как не быть! – понизил голос солдат. – Наши из муромских егерей сказывали – двоих болотинники в Апсальской топи у них на глазах в бочаг уволокли.

– Так уж и уволокли? – усмехнулся Сажнев. – Не привиделось им, не почудилось?

– Не, – таинственным тоном сообщил югорец. – Муромские, тёртые калачи, зря болтать да бабьи сказки перетолковывать не станут. Слыхал я про их леса… Не знал только, что и тут такое водится, уж постарался б, напустил бы на немчуру пораньше… А ещё, ваше высокоблагородие, спрашивал я у зимобаб, какой такой ухарь за Млавою вкруг нас вился да куда потом делся. Уж больно мне жутко тогда сделалось, господин подполковник, хотя всякого повидал, а труса праздновать не привык как-то, – закончил он уже шёпотом, на ухо своему полковому командиру.

Сажнев собрался было бросить что-то вроде «а штуцер у тебя, герой, как, вычищен?», однако ж осёкся, едва кинув взгляд на отполированное до блеска оружие.

– Ну, смотри, чтобы только нас не сожрала твоя нечисть, по ошибке за пруссаков приняв. – Очень хотелось спросить что-нибудь вроде «ну и как, ответили они тебе насчёт ухаря-то того?» – но невместно подполковнику всяческим суевериям предаваться. Не ровён час, и впрямь панику среди своих посеешь.

– Не извольте беспокоиться, вашбродь, – совершенно серьёзно отозвался Петровский, вновь принимаясь что-то бормотать и кланяться своей фигурке. Сажнев окинул взглядом остальных солдат – все стрелки взирали на Петровского с немым благоговением. Ох, хорошо, что отец Герасим того не видит, наложил бы на тебя, унтер, такую епитимью – о командирском кулаке вспоминал бы, как о великой милости. Маленький, особенно средь гвардейских гренадер, священник, когда прознавал про самую невинную ворожбу, словно бы вырастал и, по словам Росского, едва огнём не дышал, хотя к прочим солдатским прегрешениям бывал куда как снисходителен. Второй странностью отца Герасима было упорное нежелание расставаться с полком, хотя ему, не слишком крепкому и заслуженному, сытые и покойные места предлагали не раз. Отказывался, к всеобщей радости – гренадеры своего батюшку любили, хоть и величали за глаза «Мальком»; батюшка сие знал и не обижался. «Не головастиком же, – говорил он с усмешкой, – и не «змеёнышем», а малёк, он уже осётр!»

Сейчас священник был в гошпитале; проходя мимо, Сажнев приметил знакомую фигурку в подряснике и отчего-то очень захотел подойти – отвлёк Фимка своим вечным «ужин простынет совсем, вашбродь, сами ж меня бранить станете…», а после от Росского прибежал взмыленный вестовой.

– Господин подполковник, там… господин полковник вас в штаб срочно просят!

– И чего не спится Фёдору Сигизмундовичу? – беззлобно хмыкнул Сажнев и, вздев на всякий случай портупею с наново заряженными пистолями, отправился «являться».

Однако, против его ожиданий, у Росского он никого не застал – только с десяток всадников поспешно отъезжали от избушки, немилосердно нахлёстывая лошадей.

– Звал, Фёдор Сигизмундович?

– Звал, Григорий Пантелеевич. – Под глазами у гвардейского полковника залегли синие круги. – Тут такое дело… – Росский зло мял подбородок, расхаживая вдоль топящейся печки. – Нашёлся-таки штаб наш. Их высокопревосходительство дали о себе знать. Гонца прислали.

– Уж не тех ли, что только сейчас вот ускакали?

Росский кивнул.

– Адъютант Ломинадзева, собственной персоной.

– Что, приказы привёз?

– Нет, Григорий, не привёз.

– Как это «не привёз»? А чего ж тогда коню спину сбивал да конвою спать не давал?

– С того начать, что князь наш едва ноги в Кёхтельберг унёс, – мрачно бросил гвардионец. – Перехватили их по дороге, чудом они пробились, если адъютанту сему, князю Саакадзеву, верить. Штабных много погибло, генералов в том числе трое. Ейсмонт, я его знал, храбрый… ещё двое из государевой свиты.

Сажнев присвистнул.

– Царствие им небесное. Пусть уж там с них строго не спрашивают. Искупили…

– Искупили… – горько кивнул командир гренадер. – То-то, что искупили. Треть их там полегла. Штыками пробились. Шаховской, правда, труса не спраздновал. Ранило его, да вдобавок и контузило. Хорошо ещё, что неопасно.

– Хорошо, – с неопределённым выражением отозвался Сажнев. – Так и что ж теперь-то со штабом?

– Собрали отступавших, сейчас в Кёхтельберге.

– А там и деваться больше-то некуда… ну а что ж ещё поведал сей молодец?

– Да не поведал он ничего, в том-то и дело. Всё выспрашивал да выпытывал. – С каждой минутой Росский хмурился всё больше.