Андрей Буровский - «Прогрессоры» Сталина и Гитлера. Даешь Шамбалу!

Точно так же одно дело знать, что у тибетцев сохраняется шаманизм в пределах и в рамках буддизма. Что у них шаманские практики — часть веры. А совсем другое — видеть, как тибетский буддистский святой пускается в пляс, потрясая бубном.

Расслабленный старец совершенно преобразился: изменились даже походка, осанка. Оскаленное в экстазе, раскрасневшееся лицо лоснилось от пота, пегие от седины волосы живописно разбросались по плечам. Судя по ударам колотушкой в бубен, силушкой Бог старого шамана не обидел. Колотя в бубен, старик выкрикивал что-то… Петя понимал хорошо если каждое пятое слово. Вроде бы старик сообщал, что он — божество Гунгус-Гэгэн, что он помощник Восьми Ужасных, то есть божеств — защитников буддизма. Что он, Гунгус-Гэгэн, сейчас мчится над страной, где происходят всякие страшные дела, и собирается расправиться со всеми врагами истинной веры.

Внимательно, серьезно смотрели на него тибетцы. Стихли трубы и барабаны, никто не бил в медные тарелки. Люди хотели привлечь внимание божества? Вот привлекли, вот оно сейчас упруго плясало и выло, вселившись в только что бессильного, расслабленного старика. Наблюдение за ним и стало теперь буддистским богослужением. Даже Пете этот плясавший казался другой личностью, совсем не тем стариком, которого он видел еще днем. Невольно плыла дикая мысль: может, и правда в деда кто-то вселился?!

Петя переводил… вернее, Петя произносил по-тибетски, что было велено ему Васильевым. Радостные крики стали ответом. Связанного старшину ввели… верней, втащили в комнату его же собственные подчиненные. Красноармейцы сразу же ушли, склоняя головы. Новые дикие вопли. Множество рук схватили старшину… Никогда Петя не видел и даже не думал, что увидит такого жалкого, растерянного выражения.

Тибетцы вопили и прыгали, волокли старшину; тот упирался, но ничего не мог поделать против десятков вцепившихся рук. Пете стало жутко среди этого множества обезумело пляшущих людей. Голова кружилась от ненормальности всего происходящего, от перегара скверного местного пива, запахов немытых с рождения тел, кислого терпкого пота, от нехватки кислорода, от духоты.

«Святой старец» танцевал по кругу, вскидывал к небесам совершенно нечеловеческое, лишенное всякого рассудка лицо. Он опять что-то выкрикивал, — Петя еле различал отдельные несвязные слова. Но, видимо, крики бесноватого оказались вполне понятны окружающим. Со старшины срывали одежду; привели его со связанными за спиной руками. Теперь вязали старшину и по ногам. Несколько человек навалились на него, извивающегося, потащили к возвышению перед иконами. Только теперь Петя до конца понял, зачем в этом месте так возвышается пол. Петя поймал абсолютно трезвый, но совершенно безумный взгляд убиваемого старшины.

В руке у «святого» блеснул нож. Старец попробовал лезвие… По пальцу потекло, но ему не понравилось. Святой, или «вселившееся божество», что-то выкрикнул. Несколько человек метнулись, протянули ему свои ножи. «Святой» вскинул левую руку, на большом пальце попробовал один… другой… По большому пальцу и по ладони густо текло.

Трудно сказать, как бы отреагировал на эту сцену тот Петя, который несколько дней назад пришел на свою кафедру сдать трудный экзамен. Он и сам не мог оценить, до какой степени изменился интеллигентный питерский мальчик за эти считаные несколько дней. Нынешний Петя ничему не удивлялся, ничего не считал невозможным и любую сцену был в состоянии выдержать.

Не то чтобы спокойно… скорее, в состоянии полной прострации смотрел Петя, как с криком навалились тибетцы, растягивая человека на возвышении, как выгнулось вдруг его тело… И как «святой» с огромной силой вскрывал эту выпяченную грудь распластанного человека. Нож шел неровно, застревал на костях, кровь фонтаном хлестала на руки, на лица державших. Впервые Петя услышал звук, издаваемый самим старшиной: вой несчастного в какой-то момент почти перекрыл многоголосый возбужденный крик. И оборвался, когда «святой старец» сунул руку в грудную клетку что-то еще сделал ножом… Вот он вырвал, показал всем окружающим еще сокращавшееся сердце. Опять кто-то дунул в трубу, другой ударил в медную тарелку. Все заплясали, запрыгали.

По эту какофонию, под вопли буддистского «богослужения» Петя видел своими глазами: стоя в луже жертвенной крови, старец стал пожирать еще бьющееся, рефлекторно подергивающееся сердце. Он жрал, кровь стекала по лицу, в этот момент ставшему окончательно похожим на страшные буддистские иконы.

Стараясь не смотреть на то, что лежало в нескольких шагах, Петя пошел прочь. Никто и не думал удерживать. Ноги подламывались, он опять задыхался до черного тумана перед глазами. Приходилось опираться на стенку. По дороге в склад Петя вынужден был присесть на ступеньку. Взрыв жутких воплей позади заставил его пойти дальше, найти бутылку водки. Рука тряслась… Петя с размаху ударил ребром ладони по стене. Вроде помогло, дрожь стала слабее. Еще ударил… Дрожь почти совершенно прекратилась. Тогда Петя одним рывком влил в себя добрую треть бутылки. Руки тряслись, но не сильно, бутылка почти что и не звякала о зубы.

Петя постоял, отходя, ощущая горячий поток водки внутри. Ноги переставали подламываться, руки дрожать. И дыхание восстановилось. Васильев обещал, что через двое суток горной болезни не будет? Вот ее и не стало; водка действовала как на уровне моря. Кажется, ему велели доложить? Тем более вопли утихли. Пока он сидел тут в оцепенении, отхлебывал водку, тибетцы уже расходились; не стало ни «музыки», ни криков.

Петя еще вышел, постоял на холоде… На самом настоящем морозе: солнце зашло, и сразу же стало минус три… Постепенно пробрало до костей, и тогда Петя сделал еще один жгучий продолжительный глоток. Он совсем не чувствовал себя пьяным, хотя внутри сильно согрелся. Светили громадные, почти не мерцающие звезды. Веял ледяной ветерок, вдали перекликались странные высокие голоса тибетцев.

Васильев уже лег спать… Доложить пока было некому, срочного ничего. Возможно, не спал еще Каган, но силы у Пети иссякли обсуждать с кем-то увиденный кошмар.

Последнее важное дело… Петя зажег керосиновую лампу, вышел по рации в эфир. Васильев не велел ему ничего сообщать о Ревтройке… Петя и не стал этого делать. Как и полагалось, он послал зашифрованное информационное сообщение — как делал каждую ночь. Он получил ответ, сообщил о принятии и аккуратно расшифровал. Сообщения он тоже получал каждую ночь, но это сообщение оказалось таким, что доложить надо было немедленно, спит Васильев или там не спит. Начальник проснулся мгновенно; на какое-то время Пете даже показалось, что он только делал вид, будто спал.