Александр Золотько - 1941. Время кровавых псов

Оба обратили внимание на то, что Орлов не собирался принимать участие в судьбе пленных на дороге. Не собирался, но все равно убил конвоиров. Значит, мог он вмешиваться в прошлое. Мог и вмешивался.

Почему он теперь тянет? Для чего все это устроено? И неизбежное возвращение к вопросу о надписи про пятнадцатое-двадцатое октября. Зачем? Они несколько раз спрашивали Севку, но тот не смог ничего вспомнить, связанного с этими датами.

— Сегодня четырнадцатое, — сказал комиссар.

— И? — приподнял бровь Евграф Павлович.

— Нужно сегодня выдвигаться в Москву. На всякий случай. Может, завтра с утра уже не получится…

— И куда ты поедешь?

— А к вам на квартиру, господин генерал. Вы же не меняли у нас место жительства с одна тысяча девятьсот восьмого года, если я не ошибаюсь.

— Не ошибаешься. Я вернулся с Дальнего Востока на Пасху девятьсот восьмого, был произведен в генералы, вежливо послал Его Величество с его предложением о создании особой службы при Корпусе Жандармов и по моей просьбе переведен в Москву. Въехал вот в эту квартиру, которую у меня не смогли отобрать даже господа большевики. С тех пор и живу. И что это значит?

— Это значит, что ваша квартира — единственное место, о котором точно знает Данила. — Увидев неодобрительное выражение на лице собеседника, комиссар приподнял ладонь. — Я понимаю, что он может быть куда более информированным. Но ведь он тоже должен быть уверен, что и я знаю место, где он может появиться. Свою нынешнюю квартиру я получил в тридцать шестом, как раз перед Испанией… Только ваша квартира может быть местом встречи. Только ваша…

— Кого ты берешь?

— Никиту, Костю. Всеволода возьму.

— И все? Не будет группы прикрытия? Десятка снайперов на крышах и пулемета в подвале не будет? — с иронией в голосе поинтересовался Евграф Павлович. — Надеешься, что даже если Данила будет один, у вас всех вместе хватит сил, чтобы взять его живым?

— Нет, не надеюсь. Вернее, я не надеюсь на нас всех, я надеюсь на самого Данилу и на Залесского.

— Отчего же такая надежда на Всеволода? Нет, он талантливый мальчик, который приобрел за последнее время некоторые полезные навыки, но мы с тобой понимаем, что до Данилы ему еще очень далеко… Напомни, сколько народу послали, чтобы взять его… или хотя бы убить в Орехово в двадцатом? И сколько осталось в живых?

— Пятнадцать человек из спецотряда. Семеро убитых и четверо раненых…

— И четверо бежавших с места схватки… — подхватил Евграф Павлович. — Так чем же тебе может помочь мальчик? Боюсь, что Даниле достаточно будет предложить мальчишке вернуться в родные времена, и он все бросит, все забудет…

— Очень может быть, — кивнул комиссар. — Но я делаю ставку на один психологический момент. И мою ставку поддерживает то, что произошло в подвале. Всеволод мог оставить своего противника в живых. Собственно, в этом и состояло испытание. Он мог, подготовка позволяла, просто обезоружить приговоренного. Но Всеволод предпочел…

— Задушить и сломать шею, — кивнул старик с брезгливым выражением лица. — И ты полагаешь, что это не было истерикой?

— Полагаю, что нет, — твердо сказал комиссар. — Он не бросился сгоряча, как в том поселке на немцев, не успев даже сообразить, зачем и что делает. Он имел выбор, в отличие от выстрела в блиндаже, где на размышление не оставалось времени. И это не было стрельбой в темноте, как тогда, когда он стрелял в пленных, вы же помните его рассказы, Евграф Павлович.

— Помню.

— Здесь все было немного иначе… И он даже не вспомнил о том, что нельзя изменять историю. Что каждое его действие может необратимо обрушить все… Даже в его пересказе история про бабочку и охотников на динозавра звучала впечатляюще.

— Насколько я помню, он спокойно рассказывал нам детали своего времени, какие-то подробности о неких компьютерах и мобильниках…

— Но здесь он убил. Изменил прошлое своего мира. И я уверен, что в дальнейшем…

— Хочешь сказать, что он уже стал частью нашего времени?

— Он еще этого не понял, не осознал, но внутри, я уверен, он уже сделал выбор. Он уже знает, что нужно обустраиваться здесь…

— А тебя самого не пугает то, что будущее…

— Какое будущее? — улыбнулся комиссар. — Разве существует какое-то будущее? Если мы признаем, что есть некое будущее, в котором я дожил до пятидесяти двух лет и умер от цирроза печени, то я в любом случае доживу до этого самого цирроза, даже если прямо сейчас пущу себе пулю в лоб? Не существует предопределения, есть свобода воли. Даже греки полагали, что атомы могут сворачивать со своего пути, обеспечивая тем самым свободу воли каждому человеку. Почему я должен принимать к сведению то, что где-то когда-то кто-то считает, что мое будущее ему известно? Это не мое будущее, это его настоящее… И…

— И вдруг окажется, что будущее… настоящее того же Всеволода является результатом твоих поступков, проявления твоей свободной воли и, кстати, его действий в прошлом. В его прошлом, а в нашем с тобой настоящем… Я в молодости изучал философию и логику, так что ты уж мне поверь, в изложенной Всеволодом схеме есть слишком много неясностей и вопросов… Так что уповать на это я бы тебе не советовал…

Комиссар достал из ящика стола коробку папирос, достал папиросу, медленно размял ее в пальцах, продул бумажный мундштук и сжал его зубами. Прикурил.

— Молчишь?

— Нет, просто зажигаю папиросу. И уповаю я не на философию и не на логику. А на человеческие слабости, на которые вы сами мне в юности и рекомендовали делать ставку. — Комиссар откинулся на спинку кресла и выпустил из ноздрей две струйки белого дыма. — Что бы вы почувствовали, оказавшись голым на дороге, да еще и в прошлом, Евграф Павлович?

— Вопрос поставлен некорректно…

— Согласен. Тогда по-другому. Что бы вы испытали по отношению к человеку, который вышвырнул вас в прошлое голым на дорогу?

— Ну, нежной любви к нему я бы точно не почувствовал, — ответил Евграф Павлович. — А что?

— А ведь Данила его не просто сунул в прошлое, он его еще и поставил в весьма непростое положение там, возле моста. Всеволод на самом деле мог умереть. Будь он чуть менее похож на… — Комиссар стряхнул пепел с папиросы в пепельницу и снова глубоко затянулся. — В общем, Данила сделал все, чтобы мальчик почувствовал себя слабым, беззащитным. Козявкой перед громадой обстоятельств.

— Так, — кивнул старик.

— А мы с вами сделали так, что он почувствовал себя сильным. Мы сделали его сильным, если вдуматься…

— И это заставит его выстрелить в спину Даниле?

— Это заставит его как-то поступить. Не принять тупо волю Орлова, а принять какое-то решение, которое будет основываться на собственных эмоциях…