Вильгельм Зон - Окончательная реальность

Гитлер проникся идеями Хаусхофера, и теперь достиг великой правды.

Он, которого избивали на улицах, он, на которого рисовали карикатуры, которого сажали в тюрьму, кормили капустными котлетами и вонючим бульоном из протухших костей, – он достиг всего, и теперь несет миру неведомое новое, построенное на подчинении порядку и силе. Только осознание великой сущности силы заставит слабого ощутить свою слабость, а сильного сделает еще более сильным. Только мессия силы смог сегодня связать воедино, в один лагерь, арийца, венгра, француза, норвежца и болгарина. Этот конгломерат неравенств подчинен догмату будущей окончательной победы.

Придет время, и серб отправится к Ледовитому океану, француз – в Африку, чех – на Камчатку. Но это потом; сейчас все пальцы должны быть собраны в кулак силы – его силы, силы Гитлера, того, который стеснялся своей худобы, желтых угрей на лбу и грязной рубашки с пристегнутым целлулоидным воротничком. Того Гитлера, который боялся черножопого постояльца, живущего этажом выше. Теперь он не боится. Он обхитрил его и готов нанести решающий удар!

Однако иногда Гитлера терзало сомнение. Страх ушел, но осталась память. Он никак не мог забыть того предчувствия неминуемой окончательной смерти, которое приходило к нему в Вене, под звук скрипучих шагов рябого черноусого соседа. Тот ходил и ходил, то в туалет, то просто так, а Гитлер все думал о смерти. Не о физической, но о духовной, пугающей смерти в забвении ненавидящих потомков. Это воспоминание мешало ему безраздельно предаваться мистическим созерцаниям грядущего величия. В глубине души он знал, что еще не достиг высшего умения отделять главное от второстепенного, громадное от большого, гениальное от мудрого. Страшный скрип часто мерещился ему, и тогда он вспоминал о Хаусхофере.

Можно ли доверять учителю? За три дня до того, как Гитлер стал рейхсканцлером, Хаусхофер был у тибетского ламы. Считалось, что тот хранит ключи, которые открывают ворота в царство Агартхи. Хаусхофер познакомился с ламой много лет назад, когда приехал в лагерь барона Унгерна. Лама сказал ему тогда: «Барон сдулся. Мыши сожрали слона. Придет тот, кто должен прийти. Берет лишь тот, кому дано взять. Забудьте себя во имя его силы, и вы останетесь навечно в той памяти, которую создаст он».

– Наша главная цель, – учил Гитлера Хаусхофер, – продвигаться на Восток, в места возникновения арийского духа! Нашего духа, Адольф! Духа германцев! Наша главная цель – исследовать места зарождения германской расы! Все пятьдесят институтов, которые находятся в ведении СС, должны проводить эту благородную работу на благо нашей нации, на благо наших детей и внуков, которым суждено жить в век чудесной и благородной расовой гармонии!

Гитлер слушал, открыв рот, долгие годы, пока однажды вдруг не заметил взгляд Хаусхофера. Это был надменный взгляд циничного шарлатана, использующего наивного адепта в своих целях. Гитлер почувствовал гнев и одновременно сладостное ощущение прущей наружу власти, когда он может приказать убить. Но он не решился. Хаусхофер был единственным посвященным, владеющим тайной Агартхи и Шамбалы. И этот последний всюду выступал со словами, которые возвеличивали его, Гитлера.

Гитлер – как это часто бывало с ним во время рациональных размышлений – увидел себя со стороны, и ему показалось, что самое разумное – молча улыбнуться Хаусхоферу и пристально посмотреть в глаза – глаза не лгут. Он так и поступил, но, о, ужас, ему ничего не сказали эти глаза, глаза его учителя, основоположника евразийства, человека, возможно, ближе всех стоящего к Высшим Неизвестным. Гитлер смутился, отошел в сторону, но с тех пор пристально следил за деятельностью Хаусхофера. Иногда он не мог отделаться от мысли, что все это евразийство суть грандиозная наебка, призванная затащить его, скромного венского художника начала века, в темный бетонный бункер, набитый мертвецами.

Тихонько раскачиваясь на стуле, Гитлер анализировал.

Итак, что же происходит вокруг? Прошлым летом он дал указание о подготовке плана нападения на СССР. Почти тогда же негодяй Черчилль фактически плюнул ему в лицо, отказавшись от мирных переговоров. В то же самое время Риббентроп неуклонно улучшает отношения со Сталиным.

В такие минуты, минуты трезвых, лишенных мистического огня раздумий, Гитлер ясно понимал: какое на хрен евразийство?! Все силы – на завоевание Англии! Надо душить Черчилля и прочих старорежимных демократишек, оккупировать остров, и на новых прогрессивных началах создавать евроатлантический блок. Именно об этом все время твердил прагматичный Риббентроп. Ради этой ясной и понятной цели он, утонченный немецкий дипломат, пытаясь заручиться поддержкой русских, пил ночами водку с похожим на французского бульдога Молотовым.

Но нет! Гитлер не мог долго оставаться трезвым. Каждый раз, когда он выходил на прямую, как автобан, дорогу простых решений, что-то начинало трещать в больном карбюраторе. Он вновь воображал себя маленьким и робким. Магическая сила со стуком начинала перекатываться в нем. Потом он подчинялся этой силе и уже не понимал сам, что именно она повелевает ему брызгать слюной, кричать, дергаться, а главное – принимать глупые и ошибочные решения. Этой силой был страх, животный страх и неистребимое желание уничтожить источник этого страха – Черножопого.

Скрип шагов вновь раздался над головой. Гитлер задрожал. Окончательное, давно зревшее решение вошло в него. Он бросился на колени и воздел руки.

– Барбаросса, Баррбаррросса!!! – прохрипел он.

«Верховное главнокомандование Вооруженных сил. Ставка фюрера. Штаб оперативного руководства. Сов. секретно.

Время начала операции «Барбаросса» – ночь с 8-го на 9-е мая 1941 года.

Начальник штаба Верховного главнокомандования

Вооруженных сил

Кейтель».

«Начальник генерального штаба Гальдер.

11.00. Большое совещание у фюрера. Почти 2,5-часовая речь… Наши задачи в отношении России – разгромить ее вооруженные силы, уничтожить государство…

Будущая картина политической карты России: Северная Россия отойдет к Финляндии; протектораты в Прибалтике, на Украине, в Белоруссии.

Борьба против России: уничтожение большевистских комиссаров и коммунистической интеллигенции.

Командиры частей и подразделений должны знать цели войны. Комиссары и лица, принадлежащие к ГПУ, являются преступниками, и с ними следует поступать как с преступниками.

Эта война будет резко отличаться от войны на западе. На востоке сама жестокость – благо для будущего».

Макс никогда не закрывал глаза на то негативное, с чем столкнулся, отдав себя делу революции. Он холодел от гнева, когда узнавал, что красногвардейцы спалили библиотеку или вырезали на портянки холсты из рамы (а это был Серов). Он всегда соглашался с доводами допрашиваемых тихих, аккуратно отвечавших на все вопросы «господ». Он вслушивался в их разумные слова о жестокостях, которые чинят сейчас красные, и готов был во многом согласиться. Но он вспоминал их слова и деяния пять, восемь, десять, сорок лет назад, когда «во имя отца и сына» вкупе со святым духом гноили в равелинах Чернышевского, вешали Перовскую и Кибальчича, ссылали на каторгу Фрунзе, расстреливали лейтенанта Шмидта, убивали Баумана, травили Толстого, держали в камере Горького, глумились над Засулич, лгали народу, уверяя, что в его горестях и тяготах виноваты лишь «социалисты, студенты и жиды», когда они штыками охраняли ценз общественного неравенства, опасаясь потерять хоть самую малость из того, что принадлежало им, когда они спокойно мирились с вопиющими несправедливостями, потому что эти несправедливости не затрагивали их самих и членов их семей. Тогда Всеволод Владимиров находил объяснение яростному гневу мужика и, не собираясь амнистировать жестокость, ощущал вину нынешних его врагов куда как более страшной.