Вильгельм Зон - Окончательная реальность

– Да, да, безусловно… Маргарет, я так рад.

– Нильс сейчас будет. Познакомься, это Майкл. Он… – Маргарет замялась, подбирая слово, – он гостит у нас. Майкл, это господин Гейзенберг. Ты ведь знаешь, господин Гейзенберг наш друг.

– Майкл Фрейн, – по-взрослому представился ребенок.

Гейзенберг не скрывал удивления.

– Поразительная история, Вернер, – заговорила Маргарет, убедившись, что ребенка нет рядом. – Этот мальчик уникален, он wunderkind, – гений, причем в разных областях. С шести лет переводит Чехова. С пяти читает работы Нильса, Эйнштейна, Паули, Ферми, твои, конечно. Уравнения Шредингера решает быстрее Шредингера, а в квантовой физике разбирается точно не хуже Ганна.

– Конечно, Ганн ведь химик.

– Ты все шутишь, а ведь это поразительно. Его нашел Дирак где-то у себя в Бристоле и попросил Нильса заняться ребенком. И вот война. Мы даже не знаем, что сейчас с его родителями.

По лестнице спускался Бор. Гейзенберг вздрогнул: увлекшись рассказом про необыкновенного ребенка, он не услышал шагов.

– Прости меня, я навязался к тебе с этим визитом.

– Маргарет хотела тебя увидеть.

– Да, спасибо. Ты все еще ходишь под парусами?

– Я понимаю, ты в затруднительной ситуации, но нет – и на лыжах я тоже больше не хожу. Зачем ты приехал? Хочешь говорить о физике?

– Да, возможно…

– Над чем работаешь?

– Над разными вещами.

– Расщепление? – Бор говорил отрывисто.

Гейзенберг попытался смягчить разговор:

– В старые добрые времена мы с тобой регулярно совершали пешие прогулки.

– Да. В старые времена.

– Не желаешь ли пройтись сегодня вечером?

– Слишком холодно. Боюсь, в этом нет необходимости.

Гейзенберг размышлял. Он взвешивал все «за» и «против». Он не мог преодолеть чувства, что эта встреча обязательно даст ему нечто важное.

– Работаешь над бомбой? – вдруг спросил Бор.

– Похоже, в мире все, кроме тебя, работают над ней.

– В таком случае, я не хочу говорить. В комнату вошел Майкл и сел на стул в углу.

– Послушай, Нильс, бомба требует уран-235, а мы никогда не сможем выделить его достаточное количество.

– Я не хочу говорить.

– Чтобы выделить один грамм урана-235, потребуется двадцать шесть тысяч лет.

– Я не буду говорить!!!

– Вот, значит, как! – мелкое, злобное чувство захлестнуло Гейзенберга. – А я делаю реактор.

– Не желаю слушать!

– Как ты и предсказал в тридцать девятом, уран-238, непригодный для оружия, будет превращаться в новый элемент. Он в свою очередь распадется, и получится элемент, который можно будет расщепить, по крайней мере, так же быстро, как и уран 235. – Гейзенберг улыбался.

Бор замер, бледными губами тихо произнес:

– Плутоний.

– Плутоний, – подтвердил Гейзенберг.

– Я должен был сам до этого дойти.

– Зачем тебе? Ты же не делаешь бомбу. Ты же хочешь остаться чистеньким. Не волнуйся, сложи два и два, нам потребуется пятнадцать лет, слишком сложно технически и слишком дорого. Эта война давно закончится. Я уже сказал Шпееру. Они не рассчитывают на бомбу.

– Чего ты хочешь от меня? «Дай мне какую-нибудь подсказку, я чувствую, есть ключ. Я рискую жизнью, выдавая тебе секретные сведения, проговорись, дай мне ключ», – думал Гейзенберг.

– Маргарет! – резко вскрикнул Бор, будто прочитав чужие мысли. – Вернер уезжает, выйди проститься.

– Бор, пожалуйста, не выгоняй меня. – Гейзенберг испугался. – Все расчеты проведены. Критическая масса превышает тонну. Это вопрос отдаленного будущего, нужен большой реактор, слишком сложно.

– Господин Гейзенберг, – раздался из угла писклявый голос Майкла. – Почему тонна? Это ошибка. Вы опираетесь на уравнения рассеяния, посчитанные Перреном и Флюгге в тридцать девятом году, но они посчитаны для урана-238, а надо считать для урана-235. По моим прикидкам, нужно килограммов пятьдесят 235-го. Бор побледнел.

– З-за-молчи, – выдавил он. «Вот оно», – понял Гейзенберг.

– Маргарет! Мне пора идти, попрощайся со мной.

– Вернер, ты что, не пересчитывал уравнение рассеяния? – Бор начал приближаться к Гейзенбергу.

– Не пересчитывал, нет… Маргарет! Мне пора идти!

– Надо было считать, ориентируясь на уран-235. А ты не посчитал?

– Нет, не посчитал! А я не посчитал! Не по-счи-тал! Маргарет! – вдруг заорал Гейзенберг. – Да выйди же ты, наконец!

– Стой! – Бор решительно бросился к Гейзенбергу.

– Ну-ну, Бор, обойдемся без рук. Чего ты разволновался, мой дорогой? Не пятнадцать, так полтора года все равно уйдет.

– Не зачеркивай нашу дружбу, прошу тебя, остановись!

– У меня нет выбора. Попрощаемся? Бор в ужасе отшатнулся, сделал шаг назад, развернулся и медленно пошел к растерянно моргающему мальчугану. Задумчиво посмотрев на него, он с каким-то особым вывертом тяжело и смачно влепил ребенку такую оплеуху, что искры посыпались из детских глаз.

Герлах устал. Постоянные головные боли вконец измотали его. Проект «Уран» вошел в завершающую стадию, и он чувствовал, что не справляется с грузом ответственности. После возвращения Гейзенберга из Копенгагена концепция изменилась. Герлаху стоило больших трудов объяснять Шпееру, почему нужно пересмотреть подход, а главное, почему придется увеличивать финансирование. Еще бы, программа, рассчитанная на долгие годы неспешной работы, теперь должна была уложиться в 36 месяцев. Поверив Гейзенбергу и убедив руководство в возможности получить бомбу в ближайшем будущем, Герлах взвалил на себя ношу, которую уже не мог нести. Три года пролетели как один день. Ему казалось, что он превратился в старика. Гейзенберг, напротив, расцвел. Оставаясь мозгом проекта, Вернер успевал еще работать его лицом. Несомненно, это была приятная работа. Светские рауты, на которых высшие чины СС щеголяли в смокингах, галантные офицеры Люфтваффе в парадных мундирах, а красотки Рейха – в экстравагантных вечерних нарядах, редко обходились без его участия.

Правда, к осени 44-го веселья стало меньше. Ситуация на фронте ухудшалась не по дням, а по часам.

1943 год прошел в тяжелых позиционных боях. Война стала напоминать Первую мировую. В битве на измор Германии становилось трудно тягаться с экономической и ресурсной мощью Альянса.

Когда после разгрома Японии там сменилось правительство и по разведывательным каналам стала приходить информация о возможном вступлении бывшего союзника в войну на стороне русских, Гитлер впервые почувствовал угрозу поражения. Он приказал Гиммлеру обеспечить хотя бы нейтралитет Японии, любой ценой. Тогда впервые прозвучали слова о возможности применения новейшего разрушительного оружия. «Оружие сдерживания» – так окрестила его геббельсовская пропаганда.

Тем не менее, 1 января 1944 года Япония объявила войну Германии.