Вильгельм Зон - Окончательная реальность

Коля промолчал, поковырял в ухе карандашом и пожал плечами.

– Хорошо. Согласен. На!

– Амбал, прими у него ставку, – приказал Коля и начал чистить воблу.

Мой последний заезд на ипподроме прошел хорошо. Ермаков вырвался вперед сразу и выиграл, как говорят на бегах, «с места до места». Сзади подошли нужные мне лошади.

Эмоций не было. Я спускался под трибуны, стараясь не думать ни о чем. Коля трепался с Амбалом. Похоже, он уже сгрыз воблу, и сейчас перед ним стояла полупустая кружка пива.

– Я доехал, Коля. Надо рассчитаться. Коля улыбнулся.

– Выдай ему, Амбал. Он молодец.

Амбал двинулся ко мне. Я почувствовал неладное, но не успел сгруппироваться. Удар. Я отлетел к урне и больно ушибся головой о заплеванную стену.

– Ты чего, охренел, что ли?!

Сильный удар ногой по лицу вновь отбросил меня в грязь.

– Есть мнение, мил человек, – Коля отделился от столика и подошел, держа в руке кружку пива, – что ты ермаковский зарядчик, и баба твоя, которая сейчас в больничке дите рожает, – ермаковская дочка.

– А твое какое дело?

Коля хмыкнул и вылил на меня остатки пива.

– Ты передай Михаилу Абрамовичу, что если он еще раз зарядчика своего ко мне пришлет деньги ставить, то мы его самого удавим и на заборе конюшни повесим. Добавь-ка еще, Амбал.

Я получил новый удар по голове. Сплюнув кровь, прошипел:

– Ставку хотя бы верни.

Коля искренне удивился.

– Ты чего, дурак, али как? А ну, ползи отсюда, на бегах тебе больше бывать не надо. Еще раз появишься, мы тебя или посадим или убьем, понял?

Коля двинулся прочь. Прежде чем присоединиться к нему, Амбал больно стукнул еще дважды.

Сидя около заплеванной помойки и утирая кровь, смешанную с пивом и слезами, я заметил в темном подтрибунном углу тщедушную фигурку старьевщика Вассертрума. Он теребил усы и смотрел на меня круглыми птичьими глазами.

Беговая карьера Вильгельма Зона закончилась. Но это было только началом моих несчастий.

В субботу я не поехал в больницу. Выдумал какую-то причину. Не хотелось пугать Лию побитой рожей. Вечером, приведя себя в относительный порядок, отправился отдавать долг Буковскому.

У Буковского было людно. В гостиной накурено. Люди возбужденно переговаривались.

– Надо получить разрешение городской управы. В принципе, это возможно. Сейчас такой момент, что управа может дать разрешение на демонстрацию.

– Да что вы, Александр Сергеевич! Они гайки начнут закручивать, а не демонстрации разрешать: всё, оттепель кончилась. Фрицы ясно показали, кто в доме хозяин.

– Нам нет необходимости ни у кого ничего спрашивать, – в гостиную вошел Буковский. – Это личный выбор и право каждого человека – высказать свое мнение. Но тот, кто придет, должен быть готов к серьезным последствиям. Я уверен, в данный момент власть будет действовать жестко.

– Может быть, не надо все-таки назначать на завтра, – заговорил незнакомый мне мужчина. – Идут переговоры с Парижем. В Берлин приехала французская делегация, может быть, все уладится, и войска выведут.

– Пожалуй, достаточно споров, каждый решает для себя сам. Завтра собираемся у Лобного места.

Я подошел к Буковскому.

– Владимир, вы меня очень выручили, спасибо, – я протянул пакет с деньгами.

– Ах да…не стоит благодарности. Что у вас с лицом?

– Неважно, ничего, мелкие неприятности. Что будет завтра? Я бы тоже хотел принять участие…

– Вы с ума сошли, Вильгельм. Вам это совершенно ни к чему. У вас, кажется, жена рожает?

– Да, но…

– Никаких «но», участвовать в демонстрации вам не нужно. Если хотите, приходите к немецкому посольству к полудню и прогуливайтесь. Как турист. Душой будете с нами. Кстати, можете взять фотоаппарат.

От здания немецкого посольства отличный вид на Лобное место. Когда-то здесь помещался Реввоенсовет Республики (а с 23-го года – Реввоенсовет СССР). Сначала председательствовал там Троцкий. Стал бы мир другим или нет, если бы Троцкий возглавил Россию после Ленина? Удалось бы Сталину сдержать натиск немецких армий и выжить, если бы он не расстрелял перед вой ной почти половину всех бывших членов Реввоенсовета? Никто не знает ответов на эти вопросы. Да и возможно ли узнать?..

К Лобному месту я подходил со стороны Исторического музея. Неторопливо прошел через всю площадь. Народу немного. Выходной – ГУМ закрыт. Прогуливаются в основном туристы, большинство, наверное, с Востока. Я тоже похож на приезжего. Хорошо одет, на шее болтается фотоаппарат, синяки под глазами прикрыты солнцезащитными очками.

Около Лобного места – небольшая группа. Мужчины и женщины. Кого-то я узнаю, кто-то мне не знаком. Вдруг они начинают разворачивать плакаты. Собирается толпа. Гляжу – с разных сторон площади бегут, придерживая одинаковые маленькие дурацкие шляпы, люди в серых костюмах. Ясное дело – особисты. Прибавляю шаг. Сразу, без раскачки, начинается драка. Прохожие возмущаются. Особисты объясняют: «Да это же тунеядцы, они попрошайничать тут собираются». Особисты пытаются вырвать плакаты из рук «тунеядцев». Драка разгорается. Особисты орудуют портфелями, набитыми, похоже, чем-то очень тяжелым. «Хватит позорить нашу страну! Попрошайки, вон с Красной площади!» – стукач постарше бодро пробирается к месту происшествия. Между тем народ прибывает, народ недоволен. «Фрицы, go home!», – кричит простой мужик из толпы. Пустая бутылка из-под пива летит в сторону посольства. «За вашу и нашу свободу!» – выкрикивает красивая девочка Таня, самая юная участница демонстрации «Долой оккупацию». Дюжий особист бьет ее портфелем по голове. «Перестаньте бить!» – слышу я возмущенные возгласы и не выдерживаю: хватаю особиста за воротник костюма. Он удивлен. Шляпа слетает с его головы. Бью. Слышу вой сирен. Снова бью…

Нас отвезли в так называемый «полтинник» – известное диссидентам 50-е отделение в самом начале Пушкинской улицы. Говорили, что это место патронируется охранкой. Я еще не понимал, что происходит. В «полтиннике» продержали часа три. Когда стало невыносимо, дверь клетки открылась, вошел офицер и попросил меня на выход.

– Вильгельм Зон? Вы иностранец. Не наша компетенция. Вас переведут по месту регистрации. Сидоров! В 108-е отделение направь.

Из «полтинника» – в «рубль восемь» – я начал осознавать, куда движется дело.

Кабинет на втором этаже неказистого кирпичного дома. Стены внутри выкрашены в салатовый цвет. 108-е отделение. Я регистрировался здесь, когда прописывался в общежитие. Сотрудник лет сорока пяти, аккуратные усы и внимательный взгляд.

– Здравствуйте. Моя фамилия Косачев. Так, так… гражданин Зон, – он раскрыл тонкую картонную папку с документами. – Вы из Готенбурга. Понятно. Ну что же, надо собираться домой.