Вильгельм Зон - Окончательная реальность

Славянофилы, наоборот, терпеть не могли Европу. Презирали и отрицали нормандскую теорию происхождения русской государственности. Исповедовали панславизм, за открытую пропаганду которого, между прочим, не увольняли, а сажали. Когда в 41-м Ленинград вновь обозвали Петербургом, славянофилов, конечно, не было слышно. Честно говоря, и западники тогда помалкивали. Гитлер еще функционировал – не до философии.

Прошли годы, прежде чем либерально настроенная интеллигенция позволила себе высказаться о возможности возвращения городу русского названия. Западники подняли такой хай… «Вековые традиции Петербурга», «Город западной культуры», «Северная Венеция». Конечно, шансов на переименование у славянофилов не было, но в своем кругу немецкое название употреблять перестали. Взяв за основу этимологию идеального для истинно славянской души Новгорода, они стали называть Петербург СтарГородом.

Столь подробно о блужданиях общественной мысли Петербурга-Стар-Города мне известно из рассказов Кнорозова. Он перебрался в Северную столицу в самом начале 70-х. Турнули его из лаборатории Розенцвейга за пьянку.

Конечно, это был просто повод. В свое время, вечерами после работы, мы закладывали будь здоров, и никого это не волновало. Но в 68-м оттепель закончилась, а в 73-м, после прихода Шелленберга, стали реально закручивать гайки. Опоздания, трезвость, повышение производительности труда – в общем, выгнали Юру Кнорозова, и дело с концом. Переехав в Питер, он устроился работать в Музей антропологии и этнографии, так называемую Кунсткамеру.

Учредил Кунсткамеру император Петр Великий, и, конечно, музей должен был бы носить его имя, но западники-евразийцы, имевшие в нем большое влияние, присвоили детищу царя имя Хаусхофера.

Кнорозов не слишком беспокоился об исходе сражения между приверженцами евразийства и панславизма. Его по-прежнему больше интересовали индейцы. В то время он вплотную подошел к решению главной задачи своей жизни – дешифровки письменности майя.

Пройдя весь Невский проспект, я повернул к Дворцовой площади. Погуляв немного, вышел к Неве. Перешел реку и вскоре оказался перед зданием Кунсткамеры.

Как всегда, экспозиция не оставила меня равнодушным. Экзотические растения и животные, оружие, инструменты, этнографические редкости. В зале Монголии понравилось «жилище кочевника», в Японском зале – самурайские доспехи. Раздел музея, посвященный Индии, – один из самых богатых. Поражает чудесная коллекция масок. Неплохой подбор экспонатов, связанных с культурой и бытом коренных народов Североамериканского континента. Особенно интересна композиция «Сцена лечения больного шаманом». Отдельный зал посвящен Шамбале. Экспонаты для него передал Кунсткамере в 64-м году Гиммлер, из собственной коллекции. Это случилось во время празднования 250-летия со дня основания музея. Гиммлер, кстати, серьезно занимался Тибетом. Снарядив несколько экспедиций, финансировал альпинистов, собрал великолепный архив. Говорили, что он заинтересовался Шамбалой во время войны, и будто бы этот интерес имел некий практический смысл. В 1976-м я в это еще не верил.

Осмотрев анатомическую коллекцию, наполненную природными редкостями и уродствами, я перешел в зал инструментов. Меня заинтересовала астролябия. Отличный экземпляр XVI века, выполненный фламандским мастером Арсениусом. В тот момент, когда я читал, что она принадлежала австрийскому полководцу времен Тридцатилетней войны Валленштейну, меня окликнули. Позади стоял Кнорозов. Оказывается, он жил прямо в музее.

Мы прошли в длинную, как пенал, комнату, от пола до потолка забитую книгами. На стенах развешены прорисовки иероглифов майя.

– Выпьем? – спросил Юра.

– Рановато, у меня дела в городе.

– Понятно. Где остановился?

– Пока нигде.

– Так приходи ко мне. Посидим.

Почему бы и нет. На том и порешили.

На улице поймал такси, назвал адрес отставного участкового и поехал. Филологический переулок, Румянцевский сквер, площадь Трезини, набережная Лейтенанта Шмидта… Странно, почему ее не переименовали? Наверное, из-за немецкой фамилии.

Такси свернуло направо на одну из бесконечных номерных линий, куда-то вглубь Васильевского острова. Кожевенная, Галерная, проезд Эврилоха. Приехали.

По бумажке проверив адрес, я вошел в 16-й дом и поднялся на третий этаж. Остановился перед обитой коричневым дерматином дверью с механическим звонком и выпуклыми буквами над ним: «Прошу крутить». Покрутил. Короткие вопросы: «К кому?», «Зачем?» – и дверь открылась. Я очутился в темной, заставленной шкафами передней.

– Господин Варфоломеев-Коробейников?

– К вашим услугам.

– Здравствуйте, моя фамилия Зон. Боббер должен был предупредить.

– Предупреждал, предупреждал. Деньги при вас?

– Хотелось бы уточнить сумму.

– Если меня правильно проинформировал коллега Боббер, вас интересуют некоторые бумаги, находившиеся в старом сундуке по адресу Гоголя, 21.

– Совершенно верно.

– Чем вызван этот интерес?

– Литературоведение. Диссертацию пишу. Участковый с сомнением посмотрел на меня.

– В наше время заниматься наукой сложно, только обеспеченному человеку под силу…

– Давайте ближе к делу, дружище.

– Я могу оказать вам некую помощь, но не бескорыстно. Мои сведения обойдутся в три тысячи рублей. И деньги я бы попросил вперед. Прошу извинить – это мое правило.

Я отсчитал купюры, протянул, пристально взглянув в глаза участковому. Тот удовлетворенно крякнул и приступил к передаче сведений.

– Хозяйка интересующего вас сундука была женщиной мнительной. Еще в 60-е годы она принесла мне заявление, что, дескать, ее обокрали. Точнее, не обокрали, а обманули. Приезжала, мол, иностранка, ходила все, мозги пудрила, продукты из валютного магазина носила, а потом вроде как бумаги какие-то ценные пропали. Я, как положено, открыл дело. Пришел к ней, она показала сундук. В сундуке куча макулатуры, кому это может быть интересно – непонятно. А она все свое твердит. Ценнейший архив, важнейший исторический материал. Что делать, стал разбираться. Сделал опись. Письма, подшивки какие-то, десять тетрадей исписанных. Тетрадей десять, а она утверждает – было двенадцать. Ладно, двенадцать, так двенадцать. Стал расспрашивать, что за иностранка. Фамилию не знает, имя Зоя. Высокая, говорит, черноволосая. В общем, как искать по таким приметам? Сами понимаете. Я и не стал, проверил для порядка – никаких Зой в петербургских гостиницах не прописывалось в обозримое время, а уж, извините, черноволосых всех проверять не для участкового занятие. Одним словом, посоветовал ей заявление забрать, настоятельно так посоветовал – она и забрала. Стал я уже забывать про сие происшествие, как снова бабуля в отделение прибегает. Смотрю, лица на ней нет, дрожит вся. Пожалел ее, спрашиваю, что произошло. Она напугана сильно, говорит, пришли хулиганы, стали требовать тетради. Отказала. Тогда наехали по-серьезному. Привязали вроде к стулу, ударили, что ли. В общем, десять оставшихся тетрадей она отдала, а они спрашивают: «Где еще две?» Бабка плачет и отвечает, нету – пропали. Они и так и сяк, ладно, говорят, даем тебе сутки. Не вернешь тетрадей, до смерти замучим.