Вильгельм Зон - Окончательная реальность

– Ну и ну! Зачем все это? – удивился Лучников.

– Никто не знает. Ничего ведь не работает, – отвечал Кинжалов. – Есть только один человек, который в этом разбирается. Вы слыхали про партизана-схимника?

Мы не слыхали. Кинжалов начал рассказывать.

Блестящий советский писатель Александр Фадеев был настоящим героем сталинской Москвы. Имя великолепного романиста и секретаря Союза писателей СССР не сходило с уст чопорных обитателей кремлевских кабинетов и с первых полос ведущих советских газет. Очень часто на страницах иллюстрированных журналов появлялся фотографический портрет – Фадеев в отличном костюме со сверкающим орденом Ленина на груди, чуть седые волосы, прямой честный взгляд.

За писателем Фадеевым катилась слава восторженного, обаятельного, циничного, доброго, но и жестокого человека. Ничто не мешало ему вчера пить водку у известного поэта, а на следующий день громить его с трибуны, отвечая на упрек следующим образом: «В том и состоит моя принципиальность, что я не предам интересы советской литературы за дружеский ужин со стаканом водки! За это вы меня и любите!»

Он был красив, молод, богат, счастлив в любви и государственных наградах. Тиражи его книг росли быстро, росли и гонорары, увеличивая и без того большой достаток удачливого секретаря Союза писателей. К тому же, Фадеев был дерзок и смел. Еще бы, ведь с 1919 года он участвовал в партизанском движении, помогая Красной Армии в ее войне с Колчаком. Молодой комбриг, он сидел под большими уссурийскими звездами, закутавшись в белый бурнус, и глядел в разлинованную тетрадь. Свет факелов бросал шатающиеся тени на его записки, ставшие впоследствии романом.

Разгромив войска Колчака и японских интервентов, Фадеев приехал в Москву. Москва не сразу встретила героя цветами и шампанским. Сначала была учеба в Горной академии, потом партийная работа, первые рассказы, наконец, роман «Разгром». Постепенно Фадеев погружался в пучину славы. О нем начинали говорить с восхищением, женщины травились из-за него, мужчины завидовали. Его иностранный автомобиль, пролетавший по Тверской, ослепительной чернотой и тонким силуэтом вызывал изумление прохожих.

И внезапно все кончилось. Германия напала на Советский Союз. Фадеев попал на фронт. Где-то на Белорусско-Балтийском направлении он исчез летом 1941 года. Исчезновение писателя не наделало много шума. Газеты и без того были полны сообщениями о страшных жертвах. Красная Армия из последних сил пыталась остановить Вермахт. Но тщетно. Немцы неудержимо рвались к Москве.

Когда все было кончено, из белорусских лесов пришли вести, всех удивившие. Блестящий писатель, герой Гражданской войны, может быть, Толстой ХХ века, возглавил, оказывается, партизанский отряд. Передавали леденящие душу подробности. Говорили, что писатель-партизан лично вешает немецких оккупантов, что он, привыкший к тонкой кухне московских ресторанов, насыщается теперь только предсмертными стонами зверски замученных врагов. Говорили, что ему является умерший Сталин и что скоро Фадеев вернется и возглавит разгром немецких захватчиков.

Фадеев не вернулся. Когда в середине 40-х в белорусских лесах были сломлены последние очаги партизанского сопротивления, следы писателя затерялись. Ходили слухи, что он свихнулся на религиозной почве. Мало-помалу о нем забыли.

На самом деле Фадеев каким-то чудом пробрался на Восток. Вырыл землянку в Уссурийской тайге и стал изучать таинственные явления природы. Что конкретно он изучал в течение двадцати лет, ведя жизнь схимника и питаясь лишь особыми кореньями и ключевой водой, неизвестно. Известно, однако, что в 1964 году, после того как Гиммлер передал Кунсткамере свою коллекцию, Фадеев приехал в Петербург.

– Он пришел ко мне, – продолжал Кинжалов, – предъявил документ, подписанный рейхсфюрером, в котором говорилось, что податель сего является куратором коллекции, и теперь все экспозиционные вопросы надо решать только при его участии.

– Ну и ну, – удивился Лучников, – сначала, значит, фрицев вешал, а потом куратором к ним устроился.

– Да, запутанная история, – согласился Кинжалов. – Как бы то ни было, Фадеев внимательно осмотрел все предметы и сделал много пометок в своем блокноте. Потом начертил план экспозиции первого зала и сказал, что для того чтобы решить, как экспонировать остальные вещи, ему потребуется время. И сколько же, думаете, времени запросил? Двенадцать лет! Так и сказал. Мне потребуется двенадцать лет – вряд ли больше. Уверенно так сказал – будто вечно жить собирается. Долго ли коротко ли, но через 12 лет появился снова, как обещал. Постарел, сгорбленный, совсем плохой. Поздоровался, передал мне план экспозиции. Вот монтируем в 14-м зале.

Кинжалов не без гордости окинул взглядом фиолетовое помещение.

– Странно все это, – сказал Лучников. – Мистика какая-то. Кинжалов развел руками.

– У нас вообще музей странный. Расспросите других хранителей, они вам не такое расскажут.

– И когда вернисаж? – не унимался Лучников.

– Да скоро – 2 февраля. Закрытый прием будет. Все сливки собираются. Гиммлер-то давно помер, но дело его живет. Рейхсфюрер Фегеляйн обещал быть.

Лучников присвистнул, а я напоследок решил еще раз взглянуть на экспонаты.

Самое интересное – все-таки печатная машина. Раньше таких видеть не приходилось. На первый взгляд, она напоминала старую модель «Ундервуда», но гораздо крупнее. Приглядевшись, я обнаружил большое количество рычажков, на которых встречались не только латинские и кириллические буквы. Клавиш, наоборот, было немного, все черные и слепые. Никаких обозначений не видно. На самом приметном месте красовалась вроде бы не уместная здесь торговая марка: по-видимому, отлитый из золота знак в виде латинской «W».

«Да, – подумал я, – все-таки немцы первоклассные механики. Может, это и придумали тибетские мудрецы, но выполнить всё с таким качеством могли только немцы. Эх, зажали фашисты талантливый народ, жалко!» Из раздумий меня вывел Лучников.

– Вильгельм, пора и честь знать, ребятам спать надо. Да и нам. Поехали в гостиницу.

Мы вернулись в комнату Кнорозова, выпили на посошок и разошлись.

– Как тебе история про партизана? – спросил Лучников.

Я пожал плечами.

– Да и то верно, тебе своих странных историй хватает.

– Точно.

– Как думаешь заканчивать книгу? Слушай, а поехали со мной в Гурзуф. Я тебя с графиней познакомлю, такой мастер! Волшебница! Она и с «Тихим Доном» поможет. Точно говорю.

Не знаю почему, но я сразу согласился.

После Нового года мы с Лучниковым отбыли в Крым. Мне предстояло своими глазами увидеть «перестройку».