Вильгельм Зон - Окончательная реальность

Тетради забрал. На душе тяжело. Прилетел в Нью-Йорк развеяться. Был на Бродвее. Играли Эндрю Ллойд Вебера. Круто! Потом смотрел еще какой-то водевиль с забавными стишками на стряпчих. Очень смеялся. Весьма вольно написано. О дельцах с Уолл-стрит прямо говорят, что они обманывают народ, а сынки их пользуются инсайдерской информацией. Про журналистов тоже очень забавный куплет: что они любят все бранить и что автор просит от публики защиты… Как это верно! Снова набираюсь сил. Следующий в моем списке как раз журналист.

В восемь часов улетел в Москву. Стюардессы ходят с таким видом, будто я не в бизнес-классе лечу. Ну и пусть, мне тоже на них наплевать. Пересматривал и сверял бумаги. По прилете надо будет купить книжку этого журналиста, подробнее познакомиться с его творчеством.

Терпеть не могу журналистов. Хотелось бы мне поближе рассмотреть жизнь этих господ, все эти экивоки и притворные шутки… Мой пишет о Москве. В целом любопытно, но только очень уж неаккуратно. Никогда не читал книжек с такой безобразной корректурой – сплошные «очепятки». Наверное, издает за свой счет, бедолага, экономит. Зря он полез не в свою тему. Какой бес потащил его в Лондон охотиться за крюковскими тетрадями, об этом я и спросил его первым делом, когда приехал к нему на квартиру.

Журналист проживал в престижном районе, в центре Восточной Москвы, на Таганке. Красивое, породистое лицо.

– Вы знаете, эта тема мне не чужая. Когда начались все эти нападки на Шолохова… Ни об одном писателе за такой короткий период не сочиняли столько лжи. Эта кампания мне претит. Я не сомневаюсь, Шолохов – гений. Те, кто развязал эту гнусную травлю, преследуют какие-то непонятные, темные цели.

Журналист не знал, с кем разговаривает, поэтому был откровенен.

– Шолохов гений?! Смелое утверждение. Но чтобы говорить так, нужны хоть какие-то основания.

– Основания… У меня не просто основания, у меня прямые доказательства есть! Я нашел рукопись «Тихого Дона» – шолоховскую рукопись, а не какого-нибудь дрянного Крюкова.

Что-то стукнуло в груди. Перед глазами полыхнуло. Я вспомнил принстонские разговоры о том, что рукописей нет, что то ли Шолохов их сжег, то ли потерялись во время войны, в любом случае – нет. И вдруг – такой поворот. «Хорошо, – подумал я, – не зря приехал».

– Как эти бумаги попали к вам?

– Надо уметь искать, – высокомерно отвечал журналист, – работать не умеют, одни домыслы, как у этого «Д». – Он пренебрежительно махнул рукой. – Если кто и искал, то не там, где нужно. Более-менее изучен Дон и донские связи Шолохова. Московскими связями до меня никто не занимался, а ведь именно в столицу он привез черновики романа. Поскольку я вел поиск здесь, а город свой я знаю профессионально, все-таки сколько книг издал о его достопримечательностях, рукописи нашел быстро. Стоило только за ниточку потянуть.

– Поразительно, все это так интересно! Не могли бы вы рассказать поподробней.

– Ну что же, пожалуйста. Начал розыск, пошел по адресам, где жил и работал Шолохов в 20-е годы. Уверен был, что многое хранится в московских квартирах, где бывал в молодости писатель. Виза у меня на Запад тогда еще стояла постоянная, вот и ездил чуть не через день. Нашел в Камергерском переулке, на квартире одного его друга. Разговорил дочку, пожилую уже женщину, она мне бумаги и отдала.

– Дорого? – спросил я.

– Нормально, у них на Западе сейчас нищета такая, что за российские червонцы чего хочешь купить можно. Стал по чуть-чуть перевозить на Восток, но на третий раз не повезло. Взяли меня с бумагами особисты прямо в Сокольниках, – как пронюхали, не знаю. Рукописи, конечно, отобрали, визы лишили, в Камергерском обыск. В общем, все конфисковали. Обидно.

– Что же вы копии не сделали?

– Давненько, я смотрю, вы на Западной Москве не были. Каминский совсем озверел. Чует, собака, что скоро пиздец. Ни одного ксерокса там сейчас не найдете. Все в спецкомнатах, под замком, на особом учете у госбезопасности, за каждый листок отчитываются, как за казенные деньги.

– Во как! – сказал я и подумал: конфисковали, значит. Теперь понятно, почему среди покупателей тетрадей был западный критик Эдмундович. Всем известно, что у него не только говорящая фамилия, но и полковничьи погоны госбезопасности. Странно. Им-то какое дело до Шолохова с Крюковым? Других забот, что ли, нет?

– Не хотите взглянуть на то, что удалось провезти? Я изумился: неужели сам принесет?

– Да.

Журналист вышел в другую комнату и вскоре вернулся с двумя толстыми папками. Виду не подаю, что удивлен и рад.

Волнуюсь ли? Сам не разберу.

Заглохли все чувства, которые могут помешать работе в такое мгновение.

Вернувшись в номер за полночь, я хотел было тотчас же разобрать бумаги, но в гостинице так воняло капустой, что я не смог. Ненавижу запах капусты. Включил ящик. Пугачева исполняла «А ты такой холодный, как айсберг в океане». С омерзением выключил. Решил пройтись и подумать. Гулял до утра. Пришел к завтраку, потом спал до обеда.

А ну, посмотрим: письмо довольно четкое. Почерк красивый, предельно разборчивый, не то что у Крюкова. Знаки препинания тщательно проставлены: абсолютно грамотный автор сочинял, не забывал о запятых. Вот тебе и четыре класса гимназии…

Листы удлиненные, несколько иного формата, чем современные. Бумага иногда менее плотная, желтоватая, чаще светлая, высокого качества.

Читаю:

«Михаил Шолохов, 1925 г. Осень.

Просачиваясь сквозь изжелта-зеленую лохматую листву орешника, солнечные лучи серебряной рябью прожгли землю. В лесу густела прохлада». Появляется персонаж – это Абрам Ермаков! Оказывается, именно так зовут в шолоховской рукописи главного героя! Абрам Ермаков, а не Гришка Мелехов! Черт возьми! Все становится на свои места. Не могу больше читать. Надо писать! Писать! Писать!

В маленькой комнатке с низким потолком, с потемневшими, старинного письма, деревянными иконами в переднем углу, с оружием и дешевыми олеографиями по стенам находилось два лица: студент в старом форменном сюртуке и молодая казачка. Студент стоял на коленях среди комнаты перед большим раскрытым чемоданом и вынимал из него книги, разные свертки и – больше всего – кипы литографированных лекций и исписанной бумаги. Русые волосы в беспорядке падали ему на лоб; он беспрестанно поправлял их, то встряхивая головой, то откидывая рукой назад. Молодая собеседница студента сидела на сундуке около двери и с несколько недоумевающим любопытством посматривала на эти груды книг и лекций, разложенных на полу вокруг чемодана.