Сергей Лапшин - Последний довод побежденных

— Не мели чепухи, лейтенант, — Терехов даже не посмотрел в его сторону. — Мне нужен проводник. Местные будут помогать нам?

Свиридов, поразмыслив несколько секунд, кивнул. Он не был слабым, и диктата высших чинов не переносил. Ему даже несколько стыдно было за то, что его слова, с виду сказанные твердо, отметены в сторону одной фразой. Одним предложением. Вместе с тем это был стыд облегчения, иначе и не скажешь. Ему больше не хотелось бежать, скрываться от проблем, ломаться под напором обстоятельств, которые сильнее. Терехов давал ему шанс ощутить себя хозяином положения, пойти наперекор судьбе.

— Будут. Здесь сильны красные настроения. Что ты хочешь, капитан?

— Проводника. Мы должны пройти до позиций и провести разведку. Теряя время, мы ничего не добьемся. Поэтому нам просто-напросто нужно действовать. Еще мы должны оставить раненых в надежном месте. Это возможно?

Свиридов вновь кивнул:

— Конечно. Я же говорю, здесь партизан на партизане, все будет в лучшем виде. Капитан… — Он остро посмотрел на своего собеседника. — Что ты собираешься делать?

Терехов чуть ли не впервые за весь разговор обернулся к Свиридову. Коротко взглянул в глаза, вздохнул глубоко:

— Выполнить приказ.

Гораздо легче было бы связаться с командованием. Пусть бы они думали, что к чему и что делать дальше. Мысль соблазнительная, но, к сожалению, невыполнимая. Сложись иначе ночное столкновение, пожалуй, Развалов мог бы разобраться с немецкой рацией. Для такого дела и тренировали специально. Было бы в высшей степени здорово доложиться по инстанции, и, скорее всего, получить приказ на отход.

Однако рация, посеченная осколками, была мертва не меньше, чем оба офицера. А уж как хотелось переложить ответственность на другие плечи… с другими погонами.

Терехов отдавал себе отчет, что в большей степени это признаки усталости. И боролся с ней, но поделать ничего не мог. Пугало то, что он неоднократно уже видел на войне. Как сдавали нервы, и человек, умница, прекрасный и волевой командир, уже не мог адекватно оценивать обстановку. Совершенно не хотелось оказаться в этой ситуации.

Разумеется, сами подобные мысли были чреваты нервным срывом. Вот и не принимал это всерьез. Впрочем, Терехову в любом случае не с руки было заниматься самокопанием. Время, отпущенное на принятие решения, истекало чрезвычайно быстро. Да и решение это уже было утверждено. Оставалось лишь оформить его надлежаще, то есть сделать тот самый шаг, о смысле которого он недавно задумывался. В очередной раз взять ответственность на себя.

Проводниками для отряда должны были быть двое ребят и девчонка. Когда стало об этом известно, Терехов, не скрывая удивления, посмотрел на Свиридова. Тот, выдержав взгляд, пожал плечами, кратко пояснив:

— Связные у партизан, — качнул головой, морщась от неприятной темы, — были.

Не удовлетворившись сказанным, капитан перевел взгляд на ребят. Невысокого роста, худощавые, ну да, а какими им быть-то? Один со вздернутым, курносым носом, светловолосый, с яркими, бросающимися в глаза чертами лица. С полной нижней губой, большеголовый. Несмотря на рост свой, выглядел он крепким, боевитым. Возможно, впечатление такое рождалось из-за насупленных бровей, упрямо опущенной головы и взгляда исподлобья.

— Как тебя?

— Данила, — тут же отозвался мальчишка ломающимся баском. — Данила Маркин.

— Партизанил, Данила?

— Не, — покачал тот головой. — А вот сами-то вы як докажете, что оттуда? — стрельнул глазами на капитана.

Настороженный, правильно. Ведь и сам Терехов до сих пор до конца не верил Свиридову, к примеру. И правильно, что мальчишка не доверяет ни ему, ни самому капитану. Вот только Терехову было не то чтобы лень… скорее недосуг разбираться еще и с этим.

— Знаешь что, Данила… я не буду тебе ничего доказывать. Коли пришел сюда, сам пришел, никто тебя на аркане не тащил… Хочешь помогать — помогай, зачтется тебе. Ну а нет… ты парень, гляжу, взрослый, так что за выбор свой сам отвечаешь.

Резко вышло у Терехова, неожиданно резко. Будто на место кого ставил, хорошо не сорвался, не заорал, а ведь близок был к тому. И на кого… на мальчишку? Будто и не знал, каково под немцем живется, да не лизоблюдами, не скотами, а самыми что ни на есть борцами.

— Там зараз, на Лысой, немцы траншеи роют. У Данилки мать туда угнали. И зря вы так с ним, товарищи разведчики.

Терехов посмотрел на рассудительную девчонку, не по годам серьезную, чуть ли не с облегчением. Имени он ни ее, ни второго мальчугана так и не удосужился узнать. Смотрела она на капитана прямо, и смелого взгляда серых глаз не прятала:

— Брат у Данилки в партизанах был, загинул… Батьку в сорок первом призвали, да две сестрички у него в Германии. И отряду мы помогали, как могли, так что зря вы кажете про нас, будто мы помогать не хотим.

Молодец она, что уж тут. Не застыдила, конечно, а вот со стороны взглянуть на себя заставила. Сидит он, чуть ли не под дулом детей держит. Ладно бы шваль какую, мерзость полицейскую, а тут ведь дети. Свои. Те, ради кого и жил Терехов, за кого и готов был душить фашистскую сволочь, рвать на части. А они вон, стоят, руки по швам держат. Данилка и вовсе кулаки стиснул. Не бросится, куда уж там, да ведь не в том дело… совсем не в том. Не умел, наверное, Терехов смущаться, разучился. Не стукнуло ничего в душе от слов девчачьих, только дернул зло губой, повернулся, посмотрел на Свиридова, на рядом стоящего его бойца:

— Чайник поставь. Чаю сделай ребятам.

Тот, надо заметить, даже разрешения не стал спрашивать у своего непосредственного командира. Понимал, наверное, в отличие от Терехова, что с того разговор и надо было начинать. А не с допроса.

— Брат у него в партизанах был, — взял неожиданно слово Свиридов. — Когда операция прошла, отряд разгромили, и часть ушла, — речи раньше о том не было. Не решался лейтенант рассказывать. И уж, надо думать, тяжело ему далось решение говорить при ребятах.

Терехов перевел взгляд на лейтенанта. Чуть ли не с благодарностью посмотрел на Свиридова, чувствуя, как тот, беря на себя огонь объяснений, заглаживает тем самым резкость самого капитана. Смотрела на русского, одетого в немецкую форму с трехцветным шевроном на рукаве, и девчонка, и тот второй, оставшийся пока безымянным мальчишка. Один лишь Данила как стоял, так и остался стоять, не шелохнувшись, похожий на железный прут. Застывший, с опущенными в пол глазами и сжатыми кулаками.

— Их не брали, не берут сейчас партизан, — внешне был лейтенант спокоен.

Наверное, понимал, что не удастся скрыть произошедшее от капитана, откреститься от него. Не мог он этого не понимать. Знал капитан, чем бойцы восточных батальонов занимаются, какую победу Рейху они приносят. И, главное, как. Может, и было Свиридову неприятно от детских взглядов, вот только виду он не подавал.