Сергей Лапшин - Последний довод побежденных

— У вас и ваших солдат не осталось патронов. И именно это было причиной вашей сдачи в плен. Верно?

— Какая, к черту, разница? — безжизненно проговорил он, не своей волей возвращенный в прошлое. В воспоминания, в которых не было ничего ценного для него. Пыльная степь, растрескавшаяся земля, не поддающаяся лопатам. Промокшие насквозь от пота рубашки, и по обойме на брата.

— Вы отказались вступить в РОА. Ныне же сами выразили желание. Как это понимать?

Он сглотнул слюну. Шумно, безо всякого стеснения. Угрюмо сжал зубы и поднял упрямые глаза на человека в немецкой форме, с нашивкой РОА на плече. Склонил голову, рассматривая его, будто бы стараясь проникнуть вглубь, в его мысли и чувства.

— Злишься… и что же? — хмыкнул тот. — Да вы здесь все злые. Все. Потому что вам умирать не хочется. Вот и причина. Одна-единственная.

Снова налил водки. Четверть стакана. Презрительно взглянул на исхудавшего, грязного пленного, и лихо выпил. Скривил губы, причмокивая, и закусил, подцепив вилкой половину раскрошившейся картофелины. Открыл папку, достал из нее лист желтоватой писчей бумаги, и, приподнявшись, положил перед пленным. Обернувшись, взял с соседнего стола письменный прибор, поставил рядом с листком.

— Давай, пиши. Я, такой-то, фамилию свою, имя, отчество.

Он смотрел на листок. Помятый посередине, с двумя расплывающимися жирными пятнами от пальцев. Взял письменный прибор и переставил его вправо. Вынул перо, стряхивая с него лишние чернила, тщательно, не спеша.

А затем четко вывел на листе: «Я, Свиридов Александр Валерьевич…»

Бом-бом-бом-колотилось в ушах сердце. Его грохот заглушал все, все, что угодно.

«Не годится. Не годится так, лейтенант… не годится!» — мелькнуло в голове. Свиридов вздохнул глубоко и выдохнул медленно. И еще раз, успокаивая взбешенное сердце, старательно расходуя отведенные секунды. Последние мгновения.

Отчасти он упивался этим. Словом «последние» и ощущением.

Отработал назад, несколько движений, сползая под прикрытие небольшого пригорка. Резко выдернул магазин из автомата, заряжая другой, подбивая его для уверенности ладонью. Куражась, отбросил разряженный в сторону.

Ни к чему сейчас беречь его. Подбирать, прятать, следить за тем, чтобы не спутать со снаряженным. Ежу понятно — не надолго это все. Жилов с Захаровым молчали, и можно было пари держать, что замолчали ребята навсегда.

Да даже если так. Вернее — и пусть так. Молодцы парни, как были своими, так и в смерти не предали.

Не тягаться им с егерями. Съедят их те без масла. Так, что ли, думали?

А вот двоих уже уложили наглухо. Одного Илюхин, другого сам Свиридов. Что, поперхнулись, суки?

И еще бы побольше вас. Хоть зубами грызть, хоть ногтями рвать. Или вот граната, самому такой гранатой стать, большой, и чтобы вас с собой. На тот свет, или в ад, куда бы то ни было.

Зол. Ох, как зол он был на них. Себя не оправдывая и на обстоятельства не кивая, немцев сейчас ненавидел. Кто бы предложил размен — его жизнь на егеря, — согласился бы, не раздумывая. И боялся одного — не умереть, а получить пулю до того, как еще одного подстрелит. Хотя бы еще одного.

Ученые ведь, псы. Двух потеряли и притихли. Не видно движения. Звуков не слышно. И команд нет. Словно бы растворились в лесу или ушли. Плохо, если ушли. Не трусость это никакая, конечно. Преследователям нельзя терять Терехова. Ну вот никак нельзя. И потому могут они обойти заслон, и даже раненых своих могут бросить, коли уж на то дело пошло.

Глухо ударилась граната по вершине холма и, подпрыгивая, покатилась прямо на Свиридова. Лейтенант, не медля ни секунды, подхватился, прямо с земли стартуя, и ровно два шага сделал, прежде чем скупая, меткая очередь перебила ему ноги.

— В бога душу мать! — заорал во весь голос, заходясь от захлестывающей боли. И больше того, от обиды. Что так запросто купили его, гранатой, не снаряженной для взрыва! Он повернулся на бок, стараясь упереть в плечо автомат, но кто-то быстрый одним движением выбил оружие из рук. И тут же выкрутили ладони, не давая добраться до гранат, заламывая их безо всякой жалости.

— Сколько вас было, «иван»?

Свиридов плавал в тумане, состоящем из двух субстанций — боли и ненависти. И пока второе не уступало первому, все было достаточно неплохо.

— Сколько вас было, «иван»?

А у него, кажется, уже крошились зубы. И язык был прокушен, потому что кровь точно заливала рот. Он даже кашлял, когда она попадала в горло, и его переворачивали, старательно, вовремя, чтобы не задохнулся.

Потому что он нужен был им. Нужен, чтобы ответить на один, ну может быть, на два вопроса. И для того чтобы он это сделал, они готовы были пойти на все. Абсолютно на все.

Нож впивался в плоть, резал мышцы, сухожилия, упирался в нервы. Боль была не просто сильна. Она была нетерпима, но он терпел. Каждая миллисекунда, каждое мгновение, пока он корчился, пока его в буквальном смысле резали на куски, спасало других. И они уходили все дальше и дальше от преследования.

— Abart! [56]— последнее, что он услышал в своей жизни. Следом за тем нож пронзил сердце.

— Ну и чего это все стоило? — скепсис в голосе моего товарища был вполне уместен. Ну и плюс, конечно, в силу своей жертвенности он имел право знать результаты моего культпохода. Или, если говорить геройски, разведки.

— Сейчас идет шестнадцатый год. Не тысяча девятьсот шестнадцатый, и не две тысячи шестнадцатый, а именно шестнадцатый. Вот такая новость! — постарался я сразу внести ясность, поразить своего товарища самым весомым своим достижением.

— И с какого же момента ведется летоисчисление? — правильным путем пошли измышления Бона.

Я и сам, как вы помните, собирался выяснить тот же самый момент, однако мне помешали.

— Без понятия. Этого мне узнать не удалось по причине появления твоих друзей. Которые обошлись со мной неласково. И с тобой, — добавил я справедливости ради.

Бон нахмурился. То ли демонстрируя мне работу своей глубокой мысли, то ли действительно задумался. Первый вариант, на мой взгляд, был более жизнеспособен.

— И это все, что ты умудрился узнать? — наконец-таки прижал меня в угол собеседник.

— Бон, слушай… ты не думай, что они тут пипец какие разговорчивые. Мне там как клещами пришлось вытягивать из этой дамочки слова. И она мне вообще влегкую сказала, всего пару слов. Забычила, что про войну ничего не знает, мол, не было вообще ничего. И все, на том наша познавательная беседа закончилась. Надо было тебе попозже подойти, ты слишком поспешил, — не удержался я от очередной язвительности.

Бон скривился. Недовольно так, прям как лимон съел.

— Ты думаешь, это я за тобой погнался? Лейтенанту доложили, что ты свалил, с поста внизу. Он поднял всех, и меня заодно.