Сергей Лапшин - Последний довод побежденных

— Ты откуда такой взялся? Будут тебе немцы вступать к нам. Чего несешь-то?

— А чего не вступить в казачество? Вроде бы не брезговали? [65]

— Ага, — усмехнулся охранник — Не брезговали они! Когда было такое? Немца не тронь, усек? Вот этих вот, как грязи, — пренебрежительно ткнул себе за спину, в сторону обряженных в «оливу» бойцов, — с ними можно что угодно. А вот коли немца какого хоть пальцем, так тут тебе и сам Батька не заступа. Тот же конвой, что был! Да последний дурак знает, что немцы будут в машине или в грузовике, что посередине пойдет. Оттого крайние расстреливают, а другие и не трогают никогда. Немца тронуть нельзя, — убежденно закончил казак.

Вот оно что. Ну, вот и разгадка, Нельсон. А мы с тобой гадали, что это за казаки такие суперские, которые творят что хотят, караваны грабят. Секрет-то прост. Они, герои наши былинные, просто-напросто немцев не трогают. Правильно, что там. Челядь и рабов можно без счета списывать, а вот на хозяев руку поднять — не смей.

— Пойдем, казачина! — Усатый, не утруждая себя тем, чтобы подойти ко мне, махнул издали рукой. Я, кивнув в спину отвернувшемуся от меня охраннику, быстрым шагом пошел в сторону зовущего меня начальства. Примерно я уже представлял, для чего я ему мог понадобиться.

И в предположениях своих я не ошибся.

— Значит, так, казачина. Господин полковник желает видеть, как ты безоружный с оружным управляешься. Сейчас одному из червяков этих нож дадут, а ты, сокол ясный, справишься с ним. Уяснил? — Усатый пытливо посмотрел на меня.

— Господин казак, как обращаться-то к вам? Звание, в смысле, какое? — через силу улыбнулся я, стараясь выказать дружелюбие.

— Хорунжий, — нетерпеливо ответил мне казак. — Так понял, что ли?

— Понял, господин хорунжий, — кивнул я. — Он порезать меня должен, выходит, а я его что? Нож выбить или руку сломать, чего изволите?

Я закипал. И конечность сломать был готов здесь и сейчас, самому хорунжему. Или тыкву пробить.

— Не господин, — качнул головой казак, — просто «хорунжий». Господином есаула будешь звать, да, знамо дело, полковника. Ну и немцев, естественно. А с этой мразью-то… — Хорунжий прищурился на секунду, раздумывая. — А… чего хочешь, то и делай. Только, главное, одолей его. Господин полковник сказал, что ты казак боевой и перед гостями тебе его позорить невместно. Пожалеешь, казачина.

И наставительно ткнул мне пальцем в грудь. Почти ткнул. Потому что я повернулся немного боком и подался назад, так что хорунжий, потеряв опору, чуть вперед не повалился, промахнувшись мимо меня.

— Ох ты, — качнувшись, удивленно взглянул он на меня. И тут же, усмехнувшись, улыбнулся, — шельма! Давай так в круге покажи! Ну, пошел, давай.

С этими словами хорунжий, судя по всему, хотел меня хлопнуть ладонью по плечу, но в последний момент сдержался. Уроки он усваивал быстро. Однако я, не выяснив все значимые для меня обстоятельства, идти на арену не собирался.

— Что за гости?

— Да что ж ты такой! — С досадой замахнулся на меня хорунжий, но ударить не посмел. Скривился, и торопливо зачастил: — Да за кралей этой белобрысой немцы подкатили. Теперь вот, развлекаются. Иди давай, не доводи меня до греха, казачина!

Приятно оставаться в стороне. Развлекаться созерцанием схватки гладиаторов у твоих ног, тянуть вино из бокала и чувствовать себя небожителем. Плевать, что вместо арены Колизея вытоптанная земляная площадка, а вместо мраморных лож — деревянные трибуны с подушечками. Это лишь антураж. Главное — бьющие через край эмоции и азарт.

Я расстегнул пуговицы на манжетах рукавов. Покосился на «вип-балкончик», отделенный от всех остальных смертных реечной оградой. Да и лавок там не было, вместо них были установлены небольшие весьма удобные диванчики.

Никакого удивления у меня это не вызвало. Полковник дружески общался с каким-то чином в серой, узнаваемой форме. Еще один, в той же «фельдграу», обхаживал миловидную блондинку, склонившись к ней. Девушка, судя по вежливой улыбке, которой она одаривал своего ухажера, была не против.

— Покажи, казак, силушку! — энергично крикнул мне полковник и потряс в воздухе кулаком. Усмехнувшись, я кивнул достойному наследнику генерала Шкуро [66]и повернулся к своему противнику, уже выпущенному из вольера.

Несмотря на жуткую комедийную подоплеку ситуации, при виде соперника я тут же собрался. Можно было сколь угодно долго шутить и насмехаться над склонностью к театральным эффектам, однако человек с ножом, кто бы он ни был, представлял реальную опасность. Юмор от лезвия обычно не спасает.

Я сделал несколько шагов вперед, к центру круга. Наемник, сжимая пальцами рукоятку ножа и держа его снизу, у правого бедра, шагнул мне навстречу. Судя по его неторопливости и склонности прятать нож за поворотом корпуса, с азами ножевого боя мой противник был знаком. Ничего страшного в этом не было. Относиться несерьезно к схватке я в любом случае не собирался.

Наемник резко выбросил руку, стараясь резануть снизу вверх, и тут же вернул нож, на этот раз параллельно земле. Выглядело со стороны неплохо. Однако на деле это потребовало от меня лишь отступить на один шаг назад. Тем не менее публике понравилось. Раздались протяжный свист и подбадривающие крики.

Воодушевленный, наемник шагнул ко мне и попытался снова повторить свой прием. Со свистом разрезал воздух передо мной острым лезвием, и когда я попятился, последовал за мной все с теми же широкими взмахами вооруженной рукой.

Отчасти он поступал правильно. Мне нетрудно было поставить себя на его место. Мишень ускользает, причем самым примитивным способом — отступая назад. Это дает иллюзию собственного превосходства, мастерства, и обманчиво представляет тебя как агрессора. Тебя боятся, давай, догоняй, режь, кромсай…

Если ты не погасишь в себе это желание, не заставишь себя слушаться голоса разума, почти наверняка ты проиграл.

Я прыжком назад разорвал дистанцию. Именно так, как нужно было мне. И едва лишь наемник качнулся вслед за мной, я резко развернулся вокруг своей оси, жестко втыкая правую ногу ему в грудь. Очень техничный удар, требующий досконального его изучения. И чрезвычайно болезненный.

Наемник отлетел от меня, как от стены. Повалился на землю, и тут же скрючился, силясь вздохнуть. Я не мог гарантировать ему перелома, но парочку трещин и довольно серьезные ушибы — наверняка.

Наклонившись, я поднял с земли нож. Подкинул его, ловя за лезвие, и отбросил подальше, в сторону. Присел на корточки над поверженным, разглядывая его багровое лицо с выкаченными из орбит глазами. Боец широко открывал рот и сипел, стараясь протолкнуть в отбитые легкие хоть глоток воздуха. Усмехнувшись, я поднялся на ноги и повернулся к трибуне, занятой полковником и его высокопоставленными гостями.