Андрей Ерпылев - Запределье. Осколок империи

— Ушли, — проглотил наконец кусок путник. — Ушли отсюда за лучшей жизнью.

— Как ушли? — не понял Спиридон Коровин, еще один из поселенцев, правда, не из Воронежской губернии, а из Тамбовской, появившийся в Воронежском караване на одном из пересыльных пунктов на Урале, когда уполномоченные из Москвы деловито перемешивали «кулацкое отребье», стараясь, чтобы односельчане не оказались рядом, — разбивать привычный крестьянский уклад, так до конца. — Куда ушли? Тут же край света — куда отсюда уйти можно?

— Ну, положим, не край, — степенно ответил прохожий, отложив новенькую деревянную ложку и надолго присосавшись к кружке с квасом. — Велика Расея во все стороны… Конца и краю ей нет. Вот вы откуда пришли?

— Из-под Воронежа… С Тамбовщины… Пензюки мы… — вразнобой понеслось из разных углов избы.

— Во! — поднял вверх узловатый, как древесный корень палец странник. — А мы про те места только в стариковских байках и слыхали. А старики наши — от своих стариков. Почитай, три сотни годков с лишним мы от тех мест сюда подались… А на восход отсюда, знающие люди бают, еще столько же нашенской, расейской землицы лежит, как вы прошли. И везде люди есть — до самого моря-акаяну. А ты говоришь — край света…

Мужики подавленно замолчали, со скрипом почесывая в заросших затылках и силясь окинуть разумом такую громаду. А они-то и в самом деле считали, что дальше некуда — пройди еще чуть-чуть — за тот лесок и все: край земли, из-за которого по утрам выкатывается Солнышко. Нет, в церковно-приходской школе многие из них слышали про то, что Земля круглая и сколько ни иди — края не будет, даже глобус видели, но чтобы родная страна была такой огромной — в темных мужицких головах никак не укладывалось. Привыкли жить от поля до овина, от околицы до околицы, а на людей, побродивших по белу свету, смотрели с несказанным уважением: это ж надо — до самого Питера доехал и возвернулся! Только подумать — в Японскую до Байкала-моря добирался! Ёшкин кот — в самой Неметчине в Ерманскую в плену побывал!

— Это ж сколько землицы распахать можно… — вздохнул Степан Никитин, «выковырянный» советской властью из глухой пензенской деревеньки Алексеевки, ютящейся на нескольких пригорках посреди болотистой равнины и всегда страдавшей из-за нехватки пахотной земли. — Паши и паши, пока силенок хватит…

— Вот тебе, накося выкуси! — сложил увесистый кукиш прохожий, ткнул поочередно в физиономии сидящим возле него мужикам и суетливо перекрестился на Красный Угол, где сиротливо приютился крошечный бронзовый образок Никиты Чудотворца — одна из двух дорожных иконок, чудом припрятанных Сальниковым среди пеленок грудной Катеньки от красных аспидов. Остальные образа бесноватый Минька Дурнев со своими пьянчужками-активистами порубил топором прямо на глазах набожного мужика, сердце которого кровью обливалось от такого святотатства. А по прибытии на место подарил Тимофей образ своему новому другу и крёстному той же Катюшки (окрестил тайком еще на Урале батюшка, невесть как прибившийся к кулакам), оставив Богоматерь Троеручицу себе. — Чтобы землицу распахать — надобно на то благословление от власти получить. А она, власть-то, не шибко горазда землицу дарить. «Земля крестьянам!» — скривив рожу, прогундосил он, явно передразнивая когото. — Видали мы землю эту, как же… Зато налогом обложили — мама не балуй. Почище, чем при царе-батюшке.

— Это точно… Правду говоришь… — закивали мужики, даже не думая злиться на странника за богомерзкий кукиш. — С властью оно завсегда так…

— А я что говорю? — ярился путник. — Ну, положим, отстроитесь вы тут, земельку распашете… На сколь силенок хватит, — ехидно подмигнул он Никитину. — А по осени нагрянут с Кирсановки землемеры, да все наделы тут у вас перемерят-пересчитают. И на каждую десятину — налог. И драть будут по семь шкур, так что ни продыху, ни праздника вам, православные, не будет.

— Так оно… А куда податься?.. Везде одно…

Но прохожий воровато оглянулся, поманил собравшихся пальцем и, заговорщически нагнувшись к ним, таинственно прошептал:

— Есть место, православные. Земли там — паши не хочу, зима — два месяца в году, да и не такая, как у нас, а теплая да снежная. Летом — два урожая собрать можно. Если не лениться, конечно. В лесу зверя всякого полно — сам в руки идет, грибов да ягод — бери не хочу. В озерах да реках рыбы — весло воткни, стоять будет. А весной и осенью птица перелетная — на два-три дня солнце стаями закрывает, будто тучами. Народ друг на друга зла не держит…

— И золото, поди, из земли само прёт? — недоверчиво присвистнул Игнат Логинов, среди односельчан заслуженно носящий кличку «сумлеваюсь я». — Сумлеваюсь я, что-то…

— Переть не прет, — ответил странник. — Но имеется. Кто хочет, себя обеспечит. Только трудись, знай — не ленись.

— Врешь ты все… — разочарованно переглянулись мужики: пусть и темные, дураками они не были. — Сказки все это детские. Слыхивали и не такое…

— Вру?! — прохожий сунул руку за пазуху, вытащил небольшой сверток, размотал тряпки и плюхнул на стол. — Смотрите, Фомы неверующие…

На кожаном лоскуте грудились тускло-желтые комочки. Первым протянул руку Тимофей, выгреб из кучки причудливый слиточек, подкинул на ладони, удивленно присвистнул. Весил небольшой — с ноготь большого пальца — кусочек металла неожиданно много, почти как свинцовая пуля. Или старой царской чеканки империал1…

— Гля, братцы! Никак и вправду золото!

Мужики зашумели, к тряпице потянулись руки, золото пошло по рукам…

— И где ж такие места лежат? — поинтересовался Афанасий, когда пересуды поутихли, а самородки вернулись на место — все, без обмана. — Никак, в заморских странах, а? За морем-акаяном?

— Точно, православные! — вклинился Игнат. — Слыхал я, что есть такая землица — Америка… Сумлеваюсь я…

— Какая тебе Америка? — неторопливо завернул в тряпицу свое богатство прохожий и схоронил за пазухой. — И не за морями вовсе, совсем недалече отсюда…

Слух о богатой ничейной земле, управляемой мудрой справедливой властью, пронесся по всей Новой. Долго судили да рядили сельчане, но наконец порешили отправить со странником троих, чтобы своими глазами убедиться, врет убогий или говорит чистую правду. Ну хотя бы и неправду, а так — полуправду. Да хоть бы и четверть правды — очень уж были ссыльные обижены на тех, кто загнал их куда Макар телят не пас и бросил посреди леса. А коли там хоть чуть-чуть из того, что прохожий расписывал, есть на самом деле, то бежать туда без оглядки. Приучили крестьян поколения жизни к сермяжной мудрости: от добра добра не ищут. Но то ж от добра…

Вот и отправились трое из новинцев — Афанасий Кузнецов, Тимофей Сальников да Игнат Логинов — вместе с путником, охотно согласившимся проводить их до того самого «Беловодья». Хотели вместо «сумлеваюсь я» лучше Спиридона Коровина взять или Степана Никитина, да что уж деревню вообще без мужиков оставлять? Неровен час, распояшутся красноар1 Империал — золотая монета Российской Империи достоинством в 10 рублей. После денежной реформы С.Ю.Витте в 1897 году стал стоить 15 рублей. мейцы совсем, кто их приструнит? Тонкий да звонкий «сумлеваюсь»? Ветхий Кузнецов-старший? Не дело это.