Андрей Ерпылев - Запределье. Осколок империи

Уполномоченный по району товарищ Рыбалко стоял перед распятым на стене избы телом красноармейца, сплошь облепленным мухами, и прикрывал нос и рот ладонью от удушливого смрада, пропитавшего все вокруг.

— Смотрите, товарищ Ильский! — твердил он фотографу, возящемуся со своей массивной камерой на треноге. — И снимайте лучше, чтобы все видели, какие это звери — распоясавшееся кулачье!

Про крошечный «гарнизон» вспомнили аж в конце июля, а когда смена прибыла в безымянную деревушку, то нашла ее сплошь вымершей. Все население будто корова языком слизнула, лишь на небольшом деревенском кладбище, среди покосившихся крестов и заросших могучим бурьяном старых могил, обнаружилось два свежих холмика, увенчанных рубленными из лиственницы крестами. А еще — страшный «подарок» на стене избы, выбранной, видно, караульными своей резиденцией…

Только по петлицам и слипшейся с комсомольским билетом красноармейской книжке в нагрудном кармане гимнастерки и определили в полуразложившемся трупе, прибитом к почерневшим бревнам, старшину Боровика. Остальных двоих бойцов и оружия отыскать так и не удалось. Вероятно, исчезнувшие жители увели их с собой, поскольку в могилах обнаружились тела двух кулаков — здоровенного бородача с огнестрельной раной в груди и ветхого, даже не тронутого тленом, старичка.

— Ситуация ясна, как день, товарищи! — разглагольствовал товарищ Рыбалко перед корреспондентами «Кедровогорского большевика» Ильским и Петрашевичем. — Кулачье взбунтовалось против представителей власти и тем пришлось применить оружие. Но силы оказались неравны, и наш товарищ Боровик геройски пал в бою, а его подчиненные были захвачены в плен взбесившимися врагами трудового народа. Прикрываясь ими, как щитом, контра отступила в лес. Но карающий меч советского правосудия, товарищи, настигнет их везде!..

Фотографии зверски замученного кулаками комсомольца Боровика облетели страницы всех советских газет, демонстрируя трудящимся очередной «оскал врага» и укрепляя их в решимости покончить с «кровавым пережитком прошлого» раз и навсегда. Геройски погибший старшина был с почестями похоронен на родине, в небольшом сельце на Полтавщине, а его именем были названы несколько улиц в разных городах и один из сошедших со стапелей Дальфлота буксиров… Двое рядовых так и остались для безутешных семей пропавшими без вести…

— Владимир Леонидович…

— А, Алексей Кондратьевич! Заходите, заходите, голубчик.

За прошедшие годы казак заматерел настолько, что язык не поворачивался назвать его просто Алексеем. Седина густо пробила до сих пор пышный чуб и пшеничные усы, по обветренному лицу пролегли глубокие морщины. Да и то сказать — не так давно ему стукнуло сорок, для человека его лихой профессии — довольно солидный возраст. У произведенного несколько лет назад в войсковые старшины Коренных под началом теперь было четыре с половиной сотни казаков, а в станицах Новокубанской и Новоуральской подрастали десятки будущих казачат, «с младых ногтей» приучаемых старшими к седлу и шашке. Да и сам старшина пять лет как женился и обзавелся наконец потомством.

Стареющий генерал-губернатор всерьез рассматривал казака в качестве своего преемника на посту, когда придет время уходить на покой, но до этого еще было далеко. А пока Алексей Кондратьевич по-настоящему был правой рукой правителя Новой России, на которого всегда можно было положиться, оставить вместо себя на время отлучки, выслушать дельный совет… Если бы еще не ярая ненависть к большевикам, не дававшая казаку мириться с близким их соседством, — цены бы не было помощнику.

— Я, Владимир Леонидович, — старшина степенно уселся в предложенное ему кресло, положил на стол фуражку и пригладил непокорные волосы, расправив заодно безукоризненные усы. — Пришел к вам все с тем же.

— Опять… — вздохнул полковник, отводя глаза.

Казачий начальник уже несколько лет осаждал генерал-губернатора проектами вооруженной вылазки против большевистской власти, год от году становившейся все более невыносимой для жителей Сибири.

— Неужто будем до старости сидеть тут и глядеть, как умываются кровью православные? — горячо вопрошал беспокойный казак. — Ладно, раньше было дело: и у нас сил — кот наплакал, и крестьяне окрестные еще ждали чего-то от краснозадых. А теперь? Совсем ведь довели пахаря до ручки комиссары! Как порох крестьянство — кинь спичку и полыхнет. Вы только посмотрите, что лазутчики наши доносят: в Кедровском уезде мужики взялись за топоры, в Араховском, в Сольниковском… От отчаяния с голыми руками против штыков прут крещеные! А если мы пособим? Если увидят, что есть кому за них постоять-заступиться? Смахнем красную сволочь одним ударом!

Старшина, увлекшись, так саданул кулаком по столу, что подпрыгнул чернильный прибор.

— Прощения прошу, господин полковник, — смутился казак, поправляя привыкшими к шашке руками рассыпавшиеся бумаги.

— Ничего, ничего… Так и сейчас у нас силы всего ничего, — грустно возразил Еланцев, уже понимая, что удержать казака невозможно.

Он и сам просиживал долгими ночами над донесениями агентов, разбросанных по деревням и городкам губернии, прикидывал так и эдак… Вероятность успеха была, но была она не настолько велика, чтобы можно было поставить на карту жизнь нескольких тысяч мирных жителей Новой России, только-только заживших по-человечески.

Вывезенные с Большой земли инженеры поставили на протекающей неподалеку реке небольшую гидроэлектростанцию, снабжавшую энергией всю колонию, отстроили пару корпусов мастерских, которым в будущем предстояло превратиться в завод, смонтировали из тайно доставленных из Кедровогорска деталей станки… Уже катались по раскинувшимся вокруг полям два трактора, пыхтел высокой трубой кирпичный заводик, работали день и ночь несколько лесопилок. И это было только начало! Население Новой России постоянно росло за счет тоненького, но неиссякающего людского ручейка, текущего тайными тропами в заповедное Беловодье. Бедолаги Кузнецов и Сальников с односельчанами были в нем далеко не первыми и, наверное, не последними.

Владимир Леонидович рассчитывал на добытое старателями золото обеспечить Новую Россию необходимым оборудованием и материалами, чтобы сделаться абсолютно автономными от Большой земли, а затем, подобно поселенцам Северной Америки, начать экспансию на новые, необжитые еще земли. Да и два урожая в год, обеспечивающие колонию зерном с лихвой, так что оставались излишки, выгодно обмениваемые за ее пределами на необходимые товары… От планов шла кругом голова, и теперь, когда рядом был единственный сын, полковник просил Бога лишь об одном — дать крошечному осколку Российской Империи, лежащему на берегу необжитого мира, несколько лет спокойной жизни…