Шумилин Ильич - Ванька-ротный

– Соломки достанем, будет мягко и удобно лежать (и можно нормально на них спать)! – сказал старшина, затаскивая в небольшую отдельную комнату кровати. Я стоял и думал. Может, завтра опять придётся дальше идти. Зачем возиться с (этими) кроватями. Как будто нельзя обойтись и без них. Старшина и солдаты настояли на своём

– Хоть на одну ночь! Чего вам с нами на полу в общей комнате валяться!

– Ладно! Ставьте кровати! Тащите солому! – сказал я.

Старшина сходил в полковые тылы, взял лошадь – привёз с солдатами дров и воз соломы. Нам застелили кровати и (а остальное разбросали) застлали пол в солдатской комнате (на полу). Рота осталась в школе и на последующий день. Нам поставили задачу патрулировать дорогу на Верховье. Наши штабные стояли где-то в Шайтаровщине. Батальон находился в Жизерово. Роты другого батальона стояли в Журах, Демидках, Струево и на льнозаводе на ораине города, в районе больницы. (А другой на окраине занимал оборону) Город Белый лежал в низине (но был укреплен). В нем оборону занимали немцы (численностью до полка). С первой попытки ворваться в город нашим не удалось. Стрелковые роты полка вышли из-под Чукино сильно потрепанными. Наши стрелковые роты имели не больше двадцати человек солдат. Их расположили по деревням на большом расстоянии друг от друга. С Савенковым мы не разговаривали. Он всё время косился на меня.

Во взгляде его я улавливал раздражение и злобу. Он был недоволен своей кроватью. Почему ему мало положили соломы. Там в деревнях (меж изб и баб) он жил по-другому. И сидеть ему здесь с солдатами было незачем. На следующий день он собрался и отправился в деревню, где стоял батальон. Но там он не сошелся со своими прежними дружками. Через три дня вернулся в роту ещё больше раздраженный и злой. И когда он добрался до своей железной кровати, то тут же завалился на неё и (успокоившись) заснул. С этого дня он стал разговаривать без заносчивости и придирок. Я, видя что он несколько переменился, стал ему отвечать. Через несколько дней пришел приказ оставить в школе шесть человек, а остальных передать в батальон. На участке обороны полка были большие пространства не закрытые стрелковыми ротами. Школа опустела. Шесть солдат оставили для несения караульной службы около школы. Савенков упросил комбата перевести его в деревню где стоял полковой обоз. Место на койке занял мл. лейтенант присланный из дивизии. Он был не наш. Жил он вместе с нами. Заводил разговоры на различные темы (лишь бы поговорить). Без него ни один разговор не обходился.

– Я связист – сказал он мне. Я решил проверить его знания по проводной телефонной связи. В училище у нас был специальный класс проводной телефонной связи, и готовили нас по телефонии на совесть.

– Вот сейчас я проверю тебя на счет телефонной связи! – сказал я. Мл. лейтенант растерялся и даже смутился. Он, вероятно, думал, что я в телефонии ничего не соображаю. У него было жалкое выражение лица, как будто он попался с поличным при совершении карманной кражи. Я посмотрел ему внимательно в глаза, махнул рукой и сказал во всеуслышанье:

– По связи у тебя никаких знаний! Интересно, что ты знаешь твердо и хорошо? Мл. лейтенант к вечеру собрался и ушел из школы. В каждой роте контрразведке желательно было иметь своих осведомителей. Мл. лейтенанту видимо и дали задание склонить к этой работе кого-то из солдат. Отлучаться и бегать солдату с доносами не надо. Написал письмо вроде домой и никому в голову не придёт, что в письме он пишет не (поклон) своим (родным) родителям. Там в дивизии это письмишко вскроют. Но ведь так задаром никто не будет фискалить. Ему за исправную службу через три месяца гарантируют перевод на должность в тыл. За это время он должен был завербовать себе замену. И новый писака во всю старался, если его за это время не увивало в бою. Погиб человек а нём не написано, нет он был у нас в роте. Старшина в тылах полка прослышал, что в роту дадут пополнение. Окруженцев по деревням собирают. Когда окруженцев вольют в стрелковые роты, они будут друг другу рассказывать про себя.

Через два дня во двор школы въехали сани. В санях сидело двое. Один полураздетый со связанными назад руками, другой в полушубке с автоматом в руках. На повороте дороги показались ещё двое саней. Среди прибывших был штабник из нашего полка и тот самый мл. лейтенант, который жил среди нас некоторое время. Мне приказали собрать всех своих солдат и построить перед зданием школы. Мне не сказали, по какому поводу они явились сюда. Я сам до догадался по решительным лицам прибывших. По всему было видно, что привезли осуждённого на расстрел. Рядом с ним, держа автоматы в отвес, стояли рядовые из комендантского взвода дивизии. Когда мои солдаты построились, и всё было готово, приехавший из дивизии незнакомый капитан отстегнул планшет, достал бумажку и приготовился читать. Это был приговор военного трибунала. Связанного вытащили из саней, подтащили к краю оврага и поставили на колени. Он был без шапки, без шинели и без валенок, ноги обмотаны портянками. Большая круглая голова и копна мятых жестких волос были наклонены несколько вперёд. Лица его было не видно. Пока читали приговор, он молчал и, чуть повернув голову, косился назад. В бумаге было сказано, что он был у немцев. Потом сбежал от них. Потом снова вернулся к своим. Ему тогда простили и поверили. Под деревней во время атаки он вдруг исчез. Он был ранен, однако вылез из воронки и повернул в сторону немцев. Рана небольшая, через неделю она затянулась. Где он был это время, он не признался. Теперь его поймали и отдали под суд. На другой день он снова бежал и прятался в лесу. Потом вышел на дорогу, и тут его схватили. Зачитав бумагу, капитан спросил его:

– Признаёшь свою вину? Он ответил что-то невнятное. Он по-русски говорить видно не умел. Кто он был, казах, узбек или татарин. Когда его спросили, почему он бежал. Он сказал, что ему было страшно, и он чего-то боялся. Это и сгубило его. В конце приговора было сказано, что за измену Родине и переход на сторону врага он приговаривается к высшей мере наказания – к расстрелу! Это был показательный суд. Для чего они его здесь устроили, я так и не понял. Торжественная часть была закончена, водворилась гробовая тишина. Сейчас начнется концерт. Сейчас живая душа человека отправится на небеса к всевышнему. Куда она попадет? К Христу за пазуху или к Аллаху в святилище. Из всего сказанного я не мог представить, где всё это происходило. Название деревни не зачитали. Месяц и даты не были указаны. Солдаты мои как-то сгорбились, обмякли, стояли растерянные, потупив взор. Они стояли, не шевелясь, не дыша, уперев глаза в землю перед собой. Только эти приехавшие курили, переглядывались, переговаривались между собой. Капитан тот самый, что читал бумагу, подошел ко мне, наклонил голову на бок и сказал негромко: