Синклер Льюис - У нас это невозможно

Дормэс подумал, что это ошибка. Мотоцикл с грохотом отъехал; он постучал в дверь, и ему открыли Лори да Найк и Сисси, вскрикнувшие в один голос:

– Милый!

Он мог только пробормотать:

– Ну вот!

С него стащили меховое пальто, и он стоял посред комнаты с ободранными обоями и совершенно пустой если не считать железной кровати, двух стульев и стола, – маленький человек с грязным лицом, бледным к худым, как после болезни; его когда-то холеные усы и борода казались пучками свалявшейся соломы, волосы космами свисали на шею, одежда висела клочьями, – старый, больной, унылый бродяга. Он опустился на стул и уставился на женщин. Может быть, они и настоящие – может быть, они действительно здесь; может быть, он и вправду на небесах и смотрит на двух самых главных ангелов, – но он так часто и так жестоко обманывался в своих видениях за эти ужасные месяцы! Дормэс разрыдался, а они утешали его, ласково гладя и даже не очень много болтая.

– Я приготовила для тебя горячую ванну.

– А я помою тебе спину.

– А потом мы дадим тебе горячего куриного бульона и мороженого.

Это было все равно что услышать: господь бог ожидает тебя на своем троне, и благословенны будут все, кого ты благословишь, и враги твои будут повержены в прах!

Эти святые женщины действительно достали длинную жестяную ванну, поставили ее на кухне, наполнили водой, согретой в чайнике и в кастрюле на печке, приготовили щетку, мыло, большую губку и такое длинное пушистое банное полотенце, какого Дормэс даже не помнил. А Сисси еще умудрилась привезти из Форта Бьюла его башмаки, рубашки и три костюма, которые казались ему теперь королевским одеянием.

Он в течение шести месяцев ни разу не принял горячей ванны, вот уже три месяца носил одно и то же белье и два месяца (в самую зиму) обходился без носков.

Если ли увидев Лоринду и Сисси, он почувствовал близость рая, то, медленно, с наслаждением погрузившись в горячую ванну, он окончательно уверился, что попал на небо и предался райскому блаженству.

Они вошли в комнату, когда он был еще полуодет, так же мало заботясь о скромности, как если бы он был двухлетним ребенком, с которым у него действительно появилось что-то общее. Они сначала посмеивались, но смех этот сменился приглушенными вскриками ужаса, когда они увидели его иссеченную спину. Но даже и тогда Лоринда сказала только: «О мой милый».

Если Сисси в свое время радовалась, что Лоринда избавила ее от материнских забот, Дормэс наслаждался ее заботами. Снэйк Тизра и трианонский концлагерь не баловали его заботливостью.

Лоринда смазала ему спину мазью, потом припудрила. Подстригла его, и не так уж плохо. Она готовила для него жирные, сытные блюда, о которых он мечтал, голодая в своей камере: бифштекс с луком, маисовый пудинг, гречневые пироги с колбасой, яблоки в тесте и грибной суп-пюре.

Когда готовился его побег, было решено, что везти его в ее уютное кафе в Бичер Фоллз небезопасно. ММ уже заглядывали туда в поисках его. Но Лоринда и Сисси оборудовали для беглецов, переправляемых в Канаду по поручению Нового подполья, этот невзрачный домик, поставив туда полдюжины кроватей и заготовив массу консервов и банок замечательного (по мнению Дормэса) меда и варенья. Перейти через канадскую границу теперь было гораздо легче, чем в те времена, когда Бак Титус пытался тайно перевезти туда семью Джессэпа. Теперь была разработана система, как в славные времена сухого закона: в нее входили и новые лесные тропинки, и подкуп пограничников, и поддельные паспорта. Дормэсу не угрожала никакая опасность. Но береженого бог бережет, и Лоринда и Сисси, взявшие себе манеру обсуждать дела Дормэса, игнорируя его присутствие и ничуть его не стесняясь, словно это был ребенок, который не может их понять, поразмыслив, пришли к выводу, что его следует омолодить.

Покрасим волосы и усы в черный цвет и сбреем бороду, – вслух размышляла Лоринда. – Жаль, что у нас мало времени, – его стоило бы облучить его солнцем, чтобы придать ему великолепный флоридский загар.

– Да, – сказала Сисси, – он будет очень мил.

– Я не позволю сбривать бороду, – запротестов Дормэс. – Почем знать, какой у меня окажется подбородок.

– Он, кажется, все еще думает, что он владелец газеты и любимец общества в Форте Бьюла? – подивилась Сисси, и они безжалостно взялись за дело.

– Оттого и получаются эти проклятые войны и революции, что женщины, если им дать волю… ох! Осторожнее!.. До смерти заласкают любого мужчину, имевшего несчастье попасть к ним в лапы. Красить волосы – это надо придумать! – негодовал Дормэс.

И все же он до неприличия обрадовался, что у него оказалось моложавое лицо и вполне терпимый, упрямый подбородок. Сисси отправили обратно в Бичер Фоллз поддерживать в кафе видимость жизни, а Лоринда с Дормэсом три дня поглощали бифштексы и пиво, играли в пинокль и валялись в постели, без конца вспоминая все, что они передумали друг о друге за эти одинокие шесть месяцев, которые были длиннее шестидесяти лет. Дормэс навсегда сохранил воспоминание об этой бедной деревенской спальне с лоскутом красного ковра и с парой шатких стульев и о Лоринде, свернувшейся калачиком на кровати, – воспоминание, воплощавшее для него не убожество зимы, а юность и романтическую любовь.

А потом на лесной полянке, среди опушенных снегом елей, в нескольких футах от канадской границы он заглянул в глаза двум любимым женщинам, коротко простился с ними и шагнул в изгнание, оставив позади Америку, по которой он уже теперь страстно тосковал.

Борода его снова отросла, он был с ней дружен столько лет, что ему очень недоставало ее все это время. Его волосы и усы снова приобрели почтенный стальной оттенок, вместо лилово-черного цвета, который был особенно неестественным при электрическом освещении. Он больше не волновался при виде бараньей отбивной или куска мыла. Но и до сих пор им каждый раз овладело радостное удивление при мысли, что он может говорить все, что ему угодно, говорить, как ему угодно, и говорить публично.

Он сидел в монреальском кафе с двумя своими ближайшими друзьями, двумя товарищами по работе в отделе пропаганды и печати Нового подполья (Уолт Троубридж был его председателем), и эти друзья были не кто иные, как Пирли Бикрофт, номинальный президент Соединенных Штатов, и Джо Элфри – колоритный молодой человек, бывший важный представитель коммунистической партии в Америке, работавший там под именем мистера Кэйли до тех пор, пока его не вышвырнули из этой малочисленной организации за создание «единого фронта» с социалистами, демократами и даже хористами во время антикорповского восстания в Техасе.

Потягивая пиво, Бикрофт и Элфри, как обычно, препирались. Элфри настаивал, что единственное решение американской проблемы было в диктатуре лучших представителей трудящихся масс, диктатуре строгой и, если нужно, насильственной, но (и это была его новая ересь) не подчиненной Москве, Бикрофт же легкомысленно утверждал, что «единственное, что нам нужно», – это возврат к тем же политическим партиям, к тому же выколачиванию голосов и к тем же разглагольствованиям Конгресса, как было в благополучные дни Уильяма Мак-Кинли.