Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 5

Внук Петра Великого не порадовал. С ним никак не удавалось найти общий язык, в самом прямом смысле слова. После семи лет пребывания в России, по-русски он говорил неохотно и весьма дурно: примерно, как я — по-немецки. Наиболее приемлемым оказался французский, хотя грубый голштинский акцент делал речь принца не вполне внятной. Зная о его страсти к воинским экзерцициям, перевел разговор на прошлую войну с турками — но наследник явно скучал, не усматривая ни малейших признаков доблести в сокрушении каких-то жалких азиатов. Зато его юная супруга вела беседу с образцовой любезностью, слушала с непритворным интересом, задавала дельные вопросы и обнаруживала редкий для столь молодой особы ум. В ней чувствовалась скрытая азартность, некая авантюрная жилка, зовущая к приключениям: либо она ей отыщет применение в политике, либо у законного мужа вырастут изумительной красоты рога. Впрочем, одно другому не мешает. Великий князь лишь однажды вмешался в повествование, упомянув о прусских строевых артикулах, введенных у нас Минихом, а после его падения отвергнутых. Дескать, возвращение к ним подняло бы русскую армию на недосягаемую, в сравнении с нынешним убожеством, высоту. Не желая потакать глупостям, ответил честно:

— Ваше Императорское Высочество, секрет прусской силы — в ином. Тридцать лет назад прежний король даровал свободу крестьянам коронных имений и дозволил выкупать землю в собственность. Этим он создал слой зажиточных бауэров, боготворящих своего монарха: из их сыновей выходят лучшие в Европе унтер-офицеры. Подготовка офицерского корпуса и раньше была превосходна. Еще один ключевой момент — действенные, но весьма рискованные меры по налоговой части. Настоящее salto mortale — смертельный прыжок в исполнении податного ведомства — обложение дворянской собственности. Даже при столь дисциплинированном народе, чуть не дошло до мятежа. Зато казна получила деньги для содержания небывало многочисленной армии. Вуаля! Вот вам рецепт, как превратить небольшое королевство в первоклассную военную державу.

Некрасивое лицо юного собеседника исказила скептическая гримаса. Он не понял, зачем потакать крестьянам. Не потому, что логика рассуждения сложна: чего тут сложного-то?! Просто в его понятия не входило, что воинские чины — не куклы, а живые люди, наделенные Господом свободой воли. Тогда я заговорил о герцогстве Голштинском… О! Кажется, попал! В самый центр мишени, именуемой сердцем. Принц сделался горяч и красноречив, косноязычие исчезло… Долго и вдохновенно рассказывал о своих наследственных правах, попираемых злобными датчанами. Как бы перебросить ему мостик от голштинских интересов к общеимперским? Ладно, попробую.

— Датское королевство творит и другие несправедливости. Есть одно древнее беззаконие, за давностью лет получившее силу закона. Разумею Зундские пошлины, взимаемые на датского короля со всех судов, проходящих балтийские проливы. Даже турки согласились на вольное мореплавание через их воды, датчане же не хотят уступить. Если Ваше Императорское Высочество соединит свои требования, как голштинского герцога, с торговыми выгодами подданных, можно будет рассчитывать на приобретение множества сторонников…

А теперь мимо. Опять за пределами разумения. Какое дело ему до русской торговли, да и зачем властителю одобрение нижестоящих, если достаточно приказать?! Я прервался на половине фразы, пожал непроизвольно плечами, — дескать, безнадежен, — и уловил мимолетный взгляд принцессы, отчетливо свидетельствующий, что она давно пришла к такому же мнению о талантах своего супруга. Дальше говорили о пустяках. Двадцатилетняя великая княгиня держалась превосходно, хотя внутренне была в тихом бешенстве, и это моментами на лице всплывало. Ох, не завидую петрову внуку! Смотрины прошли, он свой экзамен не сдал. Денег не будет.

Поначалу Елизавета очень тепло относилась к племяннику и его невесте, и выделила этой парочке сказочно щедрый цивильный лист — четыреста тысяч. Однако разочарования не замедлили случиться: сначала интриги и шпионство невестиной матушки; потом столь же скверное поведение Брюммера и Берхгольца, воспитателей и доверенных лиц великого князя; наконец, неспособность юной четы произвести потомство. Каждое огорчение царицы влекло финансовые последствия. Пенсион урезали вдесятеро, под благовидным претекстом войны с неверными; потом еще сократили, уж не знаю, до каких размеров. Установление мира не подвигло императрицу к возвращению благ: мол, вы со мною живете, на всем готовом, зачем вам много денег? А тут приезжает с юга старый граф, о богатствах которого легенды ходят, и начинает искать дружбы наследника. Прекрасная возможность подкатить к нему с просьбой о кредите — возможно, с оплатой политическими услугами. Но в первом же разговоре великий князь обнаруживает перед гостем полное неумение понять, что от него хотят… Убила бы дурака! Вот такое, думаю, чувство сжигало юную принцессу при расставании. Впрочем, приличия она блюла, улыбалась очень мило и предложила захаживать попросту, дабы просвещать ее и мужа мудрыми речами о государственной пользе. Я отвечал со всей возможной учтивостью.

Чем меньше выгод обещала дружба с великокняжеской четой, тем сильнее мне надобен был Шувалов. Петр Иванович в то время проталкивал через инстанции свою новую идею о возвышении государственных доходов с помощью акцизов на соль и вино. Поверите ли, что при вечной российской нужде в деньгах дело два года не двигалось с места?! Содействие в Сенате и коллегиях оказалось для моего компаньона отнюдь не лишним. Заодно отменили часть мелочных сборов, измышленных петровскими «прибыльщиками» и дающих самый ничтожный результат, при напрасном раздражении и отягощении народа. Освободившиеся податные сборщики как раз и были употреблены для исчисления шуваловских налогов. Успех вдохновил неугомонного прожектера на новые замыслы в этом духе: уже тогда в его уме начал вызревать план устранения внутренних таможен.

Пожалуй, больше всех содействовал продвижению новых акцизов глава Адмиралтейства, Михаил Голицын-младший, своими неустанными требованиями о выделении денег на нужды флота. Старый шведский король умирал; наследник престола Адольф Фредрик, обязанный сим положением русской императрице, оказался неблагодарной скотиной. Явить это миру помог Фридрих Прусский, подсунув кронпринцу в жены свою сестру Луизу Ульрику. Властолюбивая кронпринцесса полностью взяла в руки слабохарактерного муженька и теперь готовилась восстановить в Швеции самодержавство, низведя риксдаг до положения совещательного собрания. Очевидно было, что после этого королевство станет, в военном и политическом смысле, придатком Пруссии. Наш новый посол Никита Панин противился, как мог: увещевал, подкупал, грозил оружием, — однако его старания имели слабое действие без демонстрации действительной силы. Медитерранская эскадра Мишукова по весне вернулась в Кронштадт, но требовала исправления многих кораблей и значительного пополнения людьми. Захар Данилович въехал в Москву триумфатором и употребил свое немалое влияние для получения от казны новых субсидий.