Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 5

За разбором писем и чтением бухгалтерских отчетов, время бежало незаметно. Вот и зима прошла: недолгая и мягкая, как обычно бывает на Дунае. В Силистрии, во дворце паши, где я больше месяца ждал, чего судьба пошлет: то ли смерть, то ли выздоровление, — заиграло на мутноватых оконных стеклах ласковое солнышко. Поднявшись окончательно с постели, взял себе привычкой гулять вдоль реки для моциона. Серый ноздреватый лед растрескался и уплыл еще в начале марта; быстро миновало половодье. Снег сошел стремительно. Весна шла непривычно теплая, не как на севере. По едва просохшей дороге прискакал курьер из Киева и привез высочайшее повеление срочно ехать в Россию, ко двору. Отпустить прямо в деревню императрица возможным не сочла.

Ладно. Ко двору — так ко двору. Попрощался сердечно с армией. Бог знает: может, больше и не доведется… Собрался быстро. Зато ехал медленно: турки выплатили первую часть контрибуции. Обоз с деньгами не хотелось оставлять без присмотра. Лучше и проще было бы передать серебро голландским купцам в Константинополе, взявши у них векселя на Амстердамский обменный банк, только визирь сей способ счел непристойным: все равно, что вкушать пищу из одной миски с собакой. Банкиры, с точки зрения магометанской религии, суть существа презренные. Ничем не лучше собак. Вот и добирался до Киева целый месяц. Сдавши деньги, по весу, в губернском казначействе, дальше помчался налегке.

Задержка в пути влекла за собою не одни только невыгоды. Покуда я трясся над сокровищами, императрицу окончательно убедили в несомненном достоинстве Ак-Кадынларского трактата. Малороссияне, большею частью старшинского звания, кои поставляли провиант на армию, с окончанием войны загрустили, предвидя падение хлебных цен. Однако составившаяся для вывозной торговли купеческая компания (особо замечу: без моего участия составившаяся) раздачею задатков под будущий урожай внушила им великую радость. Через Разумовского сие светлое чувство достигло до императрицы, побудив обратить внимание на торговые статьи договора, вначале не оцененные по достоинству. Великорусские помещики не так быстро, но тоже смекнули: за границею хлеб втрое дороже, нежели в русских городах, и впятеро — по сравнению с закупкой прямо в имениях. Это ж какие деньжищи могут хлынуть, да прямо в их карманы! Общее мнение дворянства о результатах войны оказалось не то, что благоприятным — прямо восторженным! Государыня, очень чуткая к настроениям подданных, сменила гнев на милость, а злоумышлявший против меня канцлер утратил изрядную долю своего кредита. И поделом: в наш практический век министр, начальствующий над иностранною политикой, не вправе обнаруживать невежество в части коммерческих прожектов и государственной экономии. Алексей Петрович в этом был, увы, слабоват.

Прием в столице оказан был весьма благосклонный, хотя далекий от римских триумфов или парадных шествий, устраиваемых после каждой виктории Петром Великим. Чувствовалась опаска, не подвигнут ли чрезмерные почести мое высокопревосходительство к столь же непомерной гордости и заносчивости, какую в свое время выказал Миних. На непроницаемом обычно лице Бестужева мелькало время от времени выражение озабоченности. Мне уже сообщили, что уничижительное суждение о мирном договоре с турками он высказал императрице после того, как Апраксин уверил канцлера в неизбежной и скорой моей кончине. Теперь некстати воскресший творец Ак-Кадынларского трактата естественным образом становился его непримиримым врагом. Шувалов, тоже не любивший Бестужева, прямо поинтересовался: как будем канцлера свергать?

— А зачем, Петр Иванович? Беса потешить? Не стану утаивать: я этого змея подколодного, как и ты, на дух не переношу. Да только не сделать бы хуже…

— Куда уж хуже, Александр Иванович?!

— Есть куда. Вот послушай-ка экстракт из записок одного умного человека. Двенадцать веков минуло — а кажется, что сказано прямо вчера.

Достав записную книжку, я прочел из нее:

«И вот, когда он этих поистине первых по подлости людей поставил во главе правления, и они, проявляя высший произвол своей власти, вынесли на свет всю свою нравственную испорченность, мы удивлялись, как только человеческая природа могла дать место такой преступности. Когда же через некоторое время люди, их сменившие у власти, смогли намного обогнать их своей грабительской деятельностью, народ с негодованием спрашивал друг у друга, каким образом те, которые ранее казались негодяями, могли быть превзойдены настолько, что нежданно-негаданно стали казаться людьми прекрасными и добропорядочными. Затем явившиеся третьи по своей низости одерживали верх над вторыми. Когда же эти бедствия продолжались всё дальше и дальше, всем на своём опыте пришлось убедиться, что нет предела испорченности человеческой природы».

— Что-то знакомое… Прокопий Кесарийский?

— Молодец! Хорошо тебя учили. Точно, Прокопий. Заметь, это писано в самое великое и славное царствование за тысячелетнее бытие Восточной империи. Думаешь, в России не найдутся подобные «вторые» или «третьи»? Да у нас на них цифр не хватит! И еще. С самого приезда в Петербург все время чувствую вокруг себя… Вот так мужики на посаде, бывает, ведут знаменитого кулачного бойца — толпе на потеху, чтобы поглазеть, как он будет уродоваться с другим таким же. Смотрят на меня, словно ждут неких действий. Поощряют, направляют и подталкивают.

— К чему подталкивают?

— К атаке на канцлера. У меня ведь есть причины ненавидеть его, не так ли?

— Причины? Да их в избытке! Если б он против меня такие козни строил, я, по меньшей мере, постарался бы его дискредитовать в глазах государыни. Или иначе как не преминул сквитаться, при первой оказии.

— То есть, поступил бы в согласии с чувствами и человеческим естеством. Но вот в таких положениях и понимаешь: старость не всем плоха. У нее есть свои преимущества, ибо разум довлеет над страстями. Кстати: спросить, кто именно жаждет нашего с ним столкновения, не желаешь? Хотя сие и так ясно…

— В общем, да… Французско-прусская партия.

— Французско-прусско-голштинская, ежели строго между нами. Пытается стравить между собою людей, которые загораживают ее креатурам путь к власти. Сии последние, по духовной ничтожности и нехватке умственных сил, сами справиться ни с одним из нас не могут. Если бы мы с Бестужевым взаимно друг друга уничтожили, это для них было бы лучше всего. Но такое не слишком вероятно. Кто-то один другого съест — хотя и меньший, но тоже выигрыш. Победителя можно будет еще как нибудь избыть. Или он сам сойдет в небытие: возраст, что поделаешь…

— Так что же, все канцлеровы мерзости взять и простить?! Сие святому отшельнику впору, а для вельмож не годится. При дворе так не выжить!